Семь крестов

Невеселые размышления Гектора прервал торжественный перезвон. Его преосвященство епископ Генрих III Зеефельдт покинул свою кёнигсбергскую резиденцию и в сопровождении других священнослужителей прошествовал к собору. Горожане радостными возгласами встречали своего главного духовника. Казалось, все постарались побыстрее забыть, отогнать как наваждение неблаговидный поступок верховного прелата, когда летом он едва ли не на коленях, с распростертыми объятиями встречал вражеских солдат.

Среди свиты главного клирика Самбии находился и Михаэль, который, заметив Пса и Анну, добродушно им подмигнул. Пушистый помпон малиновой биретты епископа, казалось, вот-вот оторвется от разыгравшегося ветра, когда немощный старик, раскрасневшийся от холода, с трудом взобрался на последнюю ступеньку соборной лестницы, чтобы поприветствовать собравшихся на прицерковной площади горожан.

– Добрые граждане Кёнигсберга, – прелату приходилось сильно напрягать горло, чтобы перекричать завывания ветра, бушевавшего вокруг него, – умы и сердца добропорядочных христиан преисполнены несокрушаемой веры и благоговения в этот… непогожий день. Четырнадцать веков назад произошло событие, превосходящее любое земное начинание и рождение. Тот, которого человечество ждало целую вечность, воплотился в древнем иудейском городе Вифлееме.

Епископ не успел закончить вступительную речь, потому как свита в фиолетовом облачении настойчиво увлекла его внутрь собора, не желая мерзнуть сама и морозить «добрых граждан Кёнигсберга» на рассвирепевшей колючей вьюге. Двери церкви почтительно отворились, приглашая собравшихся занять свои места на предстоящем богослужении. Изрядно продрогшие прихожане начали поспешно втискиваться в помещение, рассаживаясь по лавкам в зале собора.

Зимой в нартексе мраморные чаши со святой водой, которой люди, прежде чем войти в храм Божий, смачивали пальцы, осеняя себя крестным знамением, пустовали, поскольку вода мгновенно замерзала. Правда, Рождество считалось исключением, и на входе стояли дьяконы с бадейками, оттаивая льдинки, когда требовалось, огнем факелов.

Отправив домочадцев поближе к алтарю, Пес снял, как того требуют правила, гугель[137] и перчатки и, пристроившись у одной из колонн северного нефа, удобно облокотился на поручень исповедальни. Аккурат над ним, сжимая ключи от Врат Небесных, в нише, окруженной барельефами, стояло каменное изваяние апостола Петра.

Напротив прусса, меж двух колонн южного нефа, красовался резной, с причудливой лестницей амвон, облицованный черным мрамором. Там уже занял свое место священник с псалтырем в руках. Когда Гектор взглянул налево, ему предстала часть вертепа[138], обустроенного в трансепте. Точнее, полубрат видел лишь пучки соломы, устилавшей пол, три чучела овец и небольшой краешек яслей. Но вскоре собор набился битком, и даже такая скромная часть общей картины ускользнула от пытливого взгляда Гектора. Красные уши, морщинистые шеи и бугристые затылки заняли весь обзор.

Когда один чрезмерно суетливый горожанин, постоянно наступавший на ноги соседям, немного успокоился, Псу все-таки удалось увидеть левую часть пресвитерия[139]. Там служки со всем присущим торжеству тщанием полировали кафедру прелата, его трон, изготовленный из дикой вишни Пиренейского полуострова прославленным немецким плотником-краснодеревщиком Маркусом Вишпелем. До полуночи оставались считанные минуты, наконец, из сакристии вышел епископ в новом облачении – темно-синей, расшитой золотыми нитями с обеих сторон казуле, парчовой столе, доходящей до колен, и красной, бархатной, обитой горностаем моццетте[140].

– Господи, Ты нам прибежище в род и род, – выход Его Преосвященства сопровождался чтением псалма пресвитером с южного амвона. – Прежде, нежели родились горы, и Ты образовал землю и вселенную, и от века и до века Ты – Бог. Да явится на рабах Твоих дело Твое и на сынах их слава Твоя. И да будет благоволение Господа Бога нашего на нас, и в деле рук наших споспешествуй нам.

– Смиренно упреждая наше обращение к евангелию, я, с милостивейшего дозволения Спасителя нашего Иисуса Христа, – на этих словах прелата взгляды всех прихожан устремились на распятие высотой в двадцать локтей, установленное за алтарем в апсиде, – прошу вашего разрешения на прочтение молитвы во имя Пресвятейшей Троицы. Как лучи раннего солнца рассеивают ночной мрак, так же и наша вера истребляет любой нечестивый промысел. Каждая божья тварь возликовала, когда над Иудеей зажглись звезды, предзнаменовавшие рождение единственного покровителя нашего.

– Ну, это надолго – «Я есмь воскресение и жизнь; верующий в Меня, если и умрет, оживет». Слышали, знаем. Пойдем-ка отсюда, Гектор, – тихий голос дяди прозвучал как гром среди ясного неба.

Пес заозирался по сторонам, выискивая родственника среди десятков блаженных лиц.

– Выходи. Жду возле могилы нашего друга Гаудеккерса.