Семь лет за колючей проволокой

Лиса был не только москвич, но к тому же до ареста проживал на улице Фрунзе, то есть в пяти минутах ходьбы от моего дома. Не знаю, поэтому или потому, что Лиса, ко всему прочему, занимался на воле концертной деятельностью, работая администратором в Москонцерте, то есть тоже тусовался в области культуры, но мы сблизились едва ли не с первой минуты знакомства.

Когда прозвучала команда «отбой» и в бараке выключили общий свет, оставив только ночную лампу, высвечивающую надпись «Отбой», висевшую над входом в барак, ко мне подошёл шнырь барака, здоровенный бугай, под два метра ростом и под сто двадцать килограммов весом.

— Доценко? — шёпотом спросил он.

— Да…

— Тебя в каптёрку вызывают.

— Кто?

— Узнаешь, — уклончиво ответил он, но не ушёл, дожидаясь, пока я не оденусь, чтобы помочь мне дойти.

Терзаясь догадками — кто мог меня вызвать после отбоя? неужели менты? — я быстро оделся, вытащил из-под кровати костыль, с помощью шныря вышел в коридор и постучал в дверь каптёрки.

— Давай входи, Режиссёр! — услышал я дружелюбный голос и открыл дверь.

В небольшой комнате, кроме стола, трёх стульев и длинного стеллажа, забитого матрасами, ничего не было. За столом сидел, как я уже сказал, довольно симпатичный черноволосый сухощавый парень лет тридцати. Его можно было принять и за грузина, и за еврея. Перед ним стояли литровая банка с чифирем и эмалированная кружка.

Увидев меня, парень встал и протянул руку:

— Входи, дружбан!

Я вошёл, а шнырь-бугай остался за дверью.

— Моё погоняло — Лиса… Привет, Режиссёр! Присаживайся, земляк, — кивнул он на стул напротив себя.

— Земляк? — Я был несколько удивлён, но присел на указанный стул, прислонив костыль к стене.

— Ты ж из Москвы?

— Из Москвы… Ты тоже?

— Ну, с самого центра! — Он подмигнул.

— И я из центра… С Зубовской площади…

— Ого, вдвойне земляки — я с улицы Фрунзе! — Лиса настолько обрадовался, что поднялся со стула, подошёл ко мне, обнял и похлопал по спине. — Да не вставай ты, Режиссёр… — кивнул он на мой костыль. — Надо же, за четыре года на «пятёрке» впервые встречаю человека, который не просто земляк, а еще живёт рядом со мной! — Он настолько расчувствовался, что полез в тумбочку, достал из неё большую плитку шоколада и протянул мне: — Угощайся, земеля! — Потом вытащил оттуда же пачку «Космоса»: — Кури!

— Спасибо… Лиса! Может, лучше по имени? — неуверенно предложил я ему.

— Серёга меня кличут, но лучше — Лиса!

— Как скажешь… К сожалению, ничем не могу тебя угостить: раздербанили меня на Орской пересылке, — виновато вздохнув, проговорил я со смущением.

— Совсем оборзели, суки! — зло выругался Лиса. — Синяки под глазами тоже они?..

— Ну… — Я глубоко вздохнул. — Если бы не отказали рука и нога, то они бы так просто не отделались… — Я поморщился.

— Запомнил кого?

— Всех запомнил, а один даже со мною этапом пришёл на «пятёрку»!

— Он в карантинке?

— Ну… Прикидываешь, эта мразь на «Муму» меня взял: подходит и говорит, мол, пацан на «крытку» идёт, нужно помочь! Святое дело… Спрашиваю: никто больше не будет ко мне нырять за «помощью»? Божится, гадом, говорит, буду… Поверил, располовинил свой мешок, отдал ему, как порядочному, половину вещей, но не успел он отойти, как ко мне ещё двое подвалили… Делись, говорят, и внаглую лезут в мешок! Я и стал их охаживать костылём. Да многовато их оказалось: ещё человек пять подвязались… — Я покачал головой, потирая бока.

— Первый — это же пробный камень; узнать, чем у тебя можно поживиться. Как его фамилия? — У Лисы зло разгорелись глаза.

— Может, я сам… когда руки-ноги окрепнут? — неуверенно предложил я Серёге.

— Зло нужно наказывать как можно быстрее. Месть — это то блюдо, которое нужно подавать горячим! — нравоучительно произнёс он. — Кстати, что у тебя с конечностями? — с неожиданной озабоченностью спросил Лиса.

Я коротко рассказал и об избиении во время следствия, и о встрече с Бриллиантом, и о насильно взятой пункции из спинного мозга.

— Вот суки позорные! А ты говоришь… — Он ненадолго задумался. — Послушай, а у тебя есть хоть какие-нибудь доказательства его участия в дербаловке? Вряд ли кто из очевидцев захочет тебя поддержать. Вот и окажется твоё слово против него…

Я вздохнул и пожал плечами: как я мог доказать, что он участвовал в том беспределе? И почти тут же мозг выдал подсказку — напомнил о сапогах!

— Есть доказательство! — воскликнул я.

— Какое?

— Мои кожаные сапоги у него!

— А он скажет, что эти сапоги получил в «дачке» или с воли с собой прихватил, — покачал головой Лиса.

— Так это же здорово! Он сам себе подпишет приговор! — снова воскликнул я.

— Не понимаю… Поясни, почему? — Лиса собрал в кучу свои густые брови.

— Дело в том, что мама, посылая мне вещевую посылку, на всякий случай, как написала в письме, чтобы не подменили кожаные сапоги на какую-нибудь подделку, на подкладочной коже голенища написала мою фамилию и год рождения, — пояснил я. — Даже письмо её сохранилось… Вряд ли этот охламон догадался осмотреть голенище…

— Слушай, а твоя мать — умная женщина! — восхищённо проговорил Лиса.

— А ты думал! Моя мама — настоящее чудо!

— Говори его фамилию!