Семь лет за колючей проволокой

Представляете, что могло произойти, если бы никто из них на меня не среагировал и они оставили бы меня в покое? Не зная, что это за камера, да ещё и увидев Ваську-Свёклу, я был бы уверен, что «хата» — «нормальная», и спокойно бы заснул. А проснулся бы уже «офоршмаченным» (то есть замаранным] и сразу оказался бы в стойле «петухов».

Да, таковы неписаные тюремные законы: провёл ночь с «петухами», значит, и сам «петух». И никого не интересует, прикасался кто-либо к тебе или нет. Откуда мне было знать, что Васька-Свёкла проиграл столько «капусты», что простить долг не захотели, но и трахать не стали, просто провели членом по его губам, и он перешёл в «стойло» к «девкам», получив кличку, созвучную своей старой, — Фёкла.

Температура моя явно зашкаливала за сорок, кружилась голова, ноги подкашивались, но призыв от Васьки-Свёклы мгновенно заставил организм включить все внутренние резервы. В голове пулей пронеслось: их четверо, а я один. Если бы не моя хворь, то ещё можно было попытаться помахаться с ними, но сейчас эти четверо молодых «петухов»…

— Ты, Свёкла, попутала что-то! Не «мамочка», а «папочка»! И «грудь кормящая» есть, только в штанах. Хочешь пососать? — еле ворочая языком, огрызнулся я.

А сам зорко оглядывал камеру в поисках того, что можно было бы использовать для обороны. В том, что придётся драться, я нисколько не сомневался. Но какое орудие можно найти в камере ШИЗО, кроме тапочек?

Положение казалось безысходным, но тут в голове что-то щёлкнуло: я заметил малюсенькое окошечко в стене и воспрял духом. Стояла зима, и оно было застеклённым.

— Ты чё, такой борзый, что ли? А на борзых ездить нужно! — Васька-Свёкла сделал шаг в мою сторону.

Увидев это, нерешительно стали подниматься и его «товарки». Ещё пара секунд промедления, и будет поздно. Резко ткнув Свёклу кулаком под дых, я устремился к окну, кулаком разбил стекло и, подхватив один из длинных кусков, повернулся к неугомонной четвёрке. Разозлённые тем, что я ударил их «старшую мамку», они нисколько не испугались стекла, зажатого в моей руке, а может, подумали, что я не рискну пустить его в ход, и двинулись на меня всем гуртом.

Меня буквально шатало из стороны в сторону, и пришло осознание, что через несколько минут я просто вырублюсь. Не щадя и не жалея, я несколько раз взмахнул стеклянным оружием в их сторону. Свёкле досталось больше всего — на его левой щеке появился второй кровавый рот. Ещё одного чиркнул по шее, третьему досталось по руке, а четвёртый, на которого брызнула кровь Свёклы, в ужасе ломанулся к дверям и начал долбить в неё руками и ногами, истошно взывая о помощи:

— Откройте! Помогите! Убивают! А-а!

Я тут же успокоился, брезгливо вытер о куртку одного из раненых стекло и выбросил его в окно. Мои движения напоминали движения робота, да и чувств никаких не осталось.

Словно во сне, наблюдая со стороны, смотрел я, как резко распахнулась дверь камеры, как вбежали прапорщик и Канарис, как прапорщик, увидев окровавленных «петушков», которые хором показывали на меня, пару раз прошёлся дубинкой по моей спине.

— Это он! Он нас порезал! — продолжали верещать окровавленные потерпевшие.

— Отлично, Доценко! — радуясь, как малое дитя, проговорил Канарис, потирая ладони. — Сто восьмая: тяжкие телесные повреждения! Раскручу по полной программе!

Видно, от высокой температуры я стоял словно пьяный и то, что говорил Канарис, меня не задевало. Во мне сильно зудело одно желание: взять и плюнуть в его ехидную рожу за всё то, что он сделал со мною. За то, что довёл до дикой простуды, что постоянно придирался и не давал спокойно жить, наконец, что дошёл до такой низости, что кинул меня в «петушиную» камеру…

Сердце, стиснутое болью

У меня в груди — стихия:
Сердце, стиснутое болью.
Дайте волю, силы злые!
Злые духи, дайте волю!

Кровь бунтует молодая!
Давят каменные своды!
Вянет молодость святая
Без живительной свободы!..

Дайте волю, силы злые!
Злые духи, дайте волю!..

Изрядно потрёпанных «петушков» отвели в санчасть, а меня забрал в свой кабинет Канарис. Войдя к себе, «Старший Кум» сел за стол и взглянул на меня с таким торжеством, словно только что получил самое большое в своей жизни удовольствие:

— Ну, что, Доценко, вы всё поняли? — тихо спросил он.

— О чём вы, гражданин Начальник? — Меня сильно штормило, и я с большим трудом удерживался на ногах.

— О том, что сегодня вы сами себе добавили лет этак пять. Лучше уж, по-моему, вам было «закукарекать», — добавил он ехидно.

Его ехидство так меня разозлило, да к тому же и стоять было тяжело. Я взял и опустился на стул, расположенный перед его столом.

— Я не разрешал вам садиться!

— Н у и что? — спокойно спросил я.

Затем внаглую взял лежащую перед ним пачку «Космоса», вытащил сигарету, после чего, словно свою собственную, взял зажигалку, прикурил и с удовольствием затянулся.