Семь ликов Японии и другие рассказы

Западный менеджмент, запрограммированный на быстрые (и одинокие) решения, теряет время и энергию, которые, как ему кажется, он экономит, «сбывая» эти решения персоналу, обязанному их выполнять. Японский менеджмент позволяет персоналу участвовать в разработке решений и при кажущейся нерешительности получает превосходство сильнейшей мотивации. Оно, как известно, превращается в рыночное преимущество. Учтенное чувство становится рациональным фактором.

Решение не «принимается». Оно «возникает» в процессе поиска самого верного из всех.

Затрата усилий на возню с подчиненными – энергосберегающий социальный прием.

Возврат к нормам детства как предупреждение конфликтов – сексуальность как детская игра?

12

По этому поводу одна история.

В европейской семье гостит японская студентка, проведшая в Старом Свете уже много лет. По телевизору идет передача, в которой воспроизводятся случаи из судебной практики, а зрители играют роль присяжных.

Случай такой: девушка, жених которой вот уже несколько недель работает на стройке в другом городе, приходит с подругой «на танцплощадку» (дело происходит в Рурской области). Там ей явно приглянулся некий молодой человек, который также пришел с другом. После танцев подруга уходит, а девушка остается с двумя молодыми людьми. Втроем они решают отправиться к понравившемуся ей юноше послушать музыку. Так они и делают, а после того, как друг оставляет их вдвоем, кое-что происходит. Что же? Изнасилование, утверждает в суде девушка. По взаимному согласию и обоюдной договоренности кульминация вечера, возражает молодой человек, превратившийся в обвиняемого.

Вердикт телезрительницы-японки звучит так: девушка конечно же не была изнасилована. Почему нет? Потому что она вошла в квартиру с двумя юношами. Пойди она только с одним, можно было бы скорее поверить в версию изнасилования.

???

Только через какое-то время западные собеседники начинают ее понимать: если бы девушка зашла в квартиру только с одним сопровождающим, то ситуация явно стала бы очевидной, неприемлемой ни в коем разе, только если девушка была на то согласна. А в четко просматриваемом обществе двух мужчин остается достаточно свободных вариантов для безобидных предположений. То есть девушка, со своей стороны, получает возможность заняться любовью с новым знакомым. И поскольку она так все и обставила, то, значит, таково и было ее желание.

Перспектива, с которой японка смотрела на этот случай, сначала совпадала с точкой зрения соседей. В случае с одним сопровождающим они должны были подумать так: она знает, что им известно о ее помолвке. Значит, она постеснялась бы вынудить (неизбежных) свидетелей к предосудительной интерпретации происходящего. В этом случае ситуация обязана была быть безобидной: девушка хотела довольствоваться лишь прослушиванием пластинок. Если же она явилась с двумя мужчинами, то соседи опять же не должны были подумать ничего дурного и могли бы встать на защиту перед третьей стороной (или на суде) ее презумпции невиновности. А вот уже после ухода друга девушка была вольна делать, что ей захочется; у нее было на это право; значит, она по меньшей мере смирилась с тем, что произошло.

Удивительным образом «моральная» сторона изнасилования, казалось, мало занимала японскую телезрительницу. Был ли вообще сексуальный аспект так же важен для нее, как и для нас?

13

Вот тут так и кажется, что прямо обеими руками ухватываешь знаменитую разницу между культурой вины и культурой стыда.

Например, вопрос вины Японии за ее военные действия…

Нам кажется, что японцы не задаются этим вопросом (или не ставят свои действия под вопрос). Нам кажется, их щепетильность проявляется лишь тогда, когда они замечают ее у нас, зарубежных соседей, которые находят возмутительным тот факт, что резня в Нанкине именуется инцидентом, а бесчеловечные медицинские эксперименты над военнопленными в Монголии вообще замалчиваются. Где же скорбь, открытая дискуссия?

С японской точки зрения, сама эта дискуссия стала бы тем скандалом, который она открыто развязала. Уменьшится ли семейный позор от его обсуждения? Если бы существовало нечто вроде коллективного осознания вины, то по-японски оно достойнее всего выражалось бы молчанием.

Однако японцы не чувствуют своей вины за войну, воспринимая ее как чрезвычайную ситуацию – сначала был приказ, а затем – поражение. В обоих случаях получается, что за нее никто не может нести ответственность. Запоздалой реакцией на нее должна быть не дискуссия, а мир…

Это признание себя сторонником мира кажется Западу неким обобщением, Хиросима – пугающим и в то же время устраивающим провалом в памяти, атомная бомба – главным алиби. Жертва, возведенная в абсолют, искупает необходимость приписывания вины. Настаивать же на ней считается безвкусицей… В то время как нам подобное замалчивание конфликта кажется бесчувственностью.