Семь признаков счастья (сборник)

Он издал сдавленный звук, а затем стих, и только горькие рыдания сотрясали его изнутри. Балерина ждала. В «буржуйке» потрескивали дрова, разбросанные по полу листы рукописи, выпавшие из ослабевших рук, ворошил сквозняк. Наконец он продолжил:

– Я больше жизни хотел видеть свою девочку счастливой, окруженной теплом, лаской и заботой. Я мечтал аплодировать ей из зала Мариинского театра, дарить самые роскошные букеты, покупать самые красивые наряды. Но, сочинив за всю свою жизнь сотни сюжетов, придумав сотни героев и распланировав столько разных судеб, я не смог создать историю для одного-единственного, самого близкого мне человека. Она умерла из-за меня. Война забрала жизнь ее матери, забрала мое сердце, а когда я допустил промах, забрала и душу, Марину. И в отличие от тебя у меня больше не хватает сил ни верить, ни бороться… Я собственными руками начал яростно ломать твою судьбу, наивно пытаясь своей глупой местью воззвать хоть к какой-то справедливости.

– Не надо! Перестань! Я ценю каждую строчку, которую ты посвятил мне, я благодарна за все, что сумела перенести, а сейчас я молю тебя о пощаде. Тебя, автора моей неповторимой судьбы. Позволь мне дожить свою жизнь до конца на страницах этой рукописи, а когда твой роман выйдет в свет, я получу шанс обрести бессмертие.

– Да кому нужен этот роман? Ведь ты всего лишь балерина! Ты не солдат и не герой! Ты никому не нужна и не интересна в этом злом, жестоком и несправедливом мире, а твоя история не стоит и ломаного гроша.

– Но я нужна тебе, – после недолгой паузы произнесла женщина, поднявшись с пола и подойдя к заколоченному окну, – и со страниц твоей рукописи я смогу помочь тебе, так же как ты неоднократно помогал мне. Только я одна сумею помочь тебе выжить и найти силы для того, чтобы жить дальше. Я подарю тебе вдохновение для творчества и верну веру в будущее…

Писатель бросил задумчивый взгляд на женщину, которая вдруг ясно улыбнулась ему: контуры балерины задрожали, снова превращаясь в игру света и тени, гостья стала полупрозрачной, и, пока она таяла в сумраке комнаты, освещаемой огнем «буржуйки», ее волосы вернули свой первоначальный цвет, спина распрямилась, руки поднялись в танцевальной фигуре, она вдруг закружилась, мелькнула ослепительно белая пачка… и исчезла. Вернулась в свой мир и теперь снова будет жить на страницах этой рукописи. Кто он такой, чтобы убивать ее после всей отчаянной борьбы, всех лишений, которые ей пришлось испытать? Пусть живет. «Пьеса еще не окончена», – вспомнились ему слова странного незнакомца. Пьеса еще не окончена: ни ее, ни моя. И я попробую доиграть свою пьесу достойно, сколько бы мне еще ни осталось.

Николай Иванович решительно поднялся, отряхнул пальто. Ему нужно подышать воздухом.

Любимый город, на чьем теле зияли черные раны войны, по артериям которого передвигались труповозки и плелись измученные люди, был все еще любимым. Прекрасный город, воздвигнутый когда-то великим правителем, несмотря на царящую вокруг смерть, был все еще прекрасен. А может быть, благодаря войне? Может быть, именно поэтому его облик – болезненная, умирающая красота: тусклое солнце, медленные мелкие снежинки, выступающие из-под маскировочных чехлов изящные линии шпилей и старинных башен – был таким трогательным? Ведь в любой момент каждая деталь этого облика может быть навсегда стерта, утрачена, а здания, простоявшие века, разрушены в одну минуту вражеским бомбардировщиком; и в этой хрупкости, беззащитности перед лицом войны есть великая ценность. Возможно, большая, чем человеческая жизнь. Сколько жизней они простояли здесь – Адмиралтейство, дома, дворцы? Альпинисты рисковали собой, чтобы сберечь свой город, ленинградцы оставались здесь, потому что любили его. И теперь эта ускользающая, смертная красота порой показывалась тому, кто еще умел видеть. Николай Иванович грел озябшие руки в карманах пальто и сам не знал, зачем шел, зачем впитывал в себя этот сотни раз виденный пейзаж сейчас, когда вокруг война, голод и безнадега.

Тем временем мальчик Пашка, сжимая в руке медный чайник с привязанной крышкой, шел своей дорогой. Он спрашивал у прохожих, где находится госпиталь. Кто-то отделывался невразумительным взмахом руки, кто-то просто проходил мимо, не замечая мальчика. Наконец перед ним остановился пожилой мужчина:

– Чего тебе, мальчик?

– Скажите, пожалуйста, где находится госпиталь?

– Какой тебе госпиталь нужен?

– Для военных. У меня там папка лежит. – Где-то в глубине души Пашка знал, что никакой папка там не лежит, что «он пропал без вести и предположительно убит», но верить этому не хотел. Ведь если он перестанет верить в папу, куда же ему тогда идти?

– А, так тебе Свердловка, наверное, нужна. Иди сейчас вперед воооон до того дома с балконом, потом повернешь направо и вперед, по правую руку будет.

– Спасибо, – поблагодарил Пашка.