Семь разгневанных богинь

Он строил империю. А сначала боролся за нее. У него была какая-то тайна. А возможно, и не одна. Ксю поняла наконец, в чем ее несовершенство. Нет, с телом все в порядке. Она – эхо. А надо было найти свои слова. И сказать ему, о чем она на самом деле думает и чего хочет.

Гестия

По праву рождения она принадлежала к двенадцати главным греческим божествам, но не могла находиться на Олимпе, и ее заменил Дионис. С тех пор Гестия не принимает участия в любовных интригах и войнах. Для Гестии важен не статус, а смысл и душевный покой. Ее символ – домашний очаг. К нему возвращаются мужчины из своих странствий и после подвигов. И от других женщин тоже.

Я даже не запомнил тот день, когда Катя появилась у нас в доме, как не запомнил ни одного ее слова, сказанного мне. Впрочем, вру. Был один разговор, довольно занятный. Но сначала с мамой.

Это случилось лет пять назад, а может, и шесть. Я давно уже не видел маму такой взволнованной. По ее лицу я понял, что мама хочет сказать мне что-то очень важное, и посчитал, что это касается ее мужа. Мягко спросил:

– Что случилось? Ты опять будешь проситься хотя бы на недельку на Кипр?

– Андрею плохо без меня, но я прекрасно знаю, что ты против. И даже если я буду тебя умолять, ни за что не согласишься. Ты имеешь право быть безжалостным. Я о другом хотела поговорить… У тебя есть время?

– Для тебя у меня всегда есть время. Повторяю вопрос: что случилось?

– Я никогда не рассказывала тебе о наших провинциальных родственниках.

– И я справедливо полагал, что их не существует.

– Вот уже не один десяток лет я не езжу в свой родной город. И мне за это стыдно.

– Ты им чем-то обязана? Ему и своей родне? Тебе там памятник поставили, а ты не поехала на открытие?

– Леня, ты можешь говорить серьезно?

– Я серьезен. И в третий раз повторяю: что случилось? И, пожалуйста, короче. Без сантиментов.

– Ты очерствел, – огорченно сказала мама. – Вот и Настя жалуется.

– Настя тебе жалуется?! А почему со мной не поговорит?

– С тобой невозможно нормально разговаривать. Ты либо отшучиваешься, либо грубишь.

– Я тебя внимательно слушаю.

– Я прошу у тебя позволения, чтобы у нас жила моя племянница.

– Племянница?

– Дочь моей двоюродной сестры, – поспешно сказала мама.

– Почему я о ней никогда не слышал? И о твоей сестре тоже?

– Я должна была бы о них позаботиться, но не сделала этого.

– Они поступили бы точно так же, если бы разбогатели: забыли о твоем существовании. Не посыпай голову пеплом. Как я понял, ты хочешь искупить свои грехи.

– Наши, Леня.

– А я очерствел. Меня абсолютно не интересует провинциальная родня. Сколько ей лет, этой твоей племяннице?

– Около сорока.

– Ты даже не знаешь точно, сколько ей лет?!

– Она очень несчастна, Леня. Родила вне брака, а в провинции общественное мнение – это бабушки на лавочках. Бедную Катю заклевали.

– Катю, значит.

– У меня ведь есть и свои деньги.

– И я никогда не контролировал твои расходы. Хотя недавно мне на стол легли довольно странные счета. Но поскольку это не связано с Кипром, я их проигнорировал.

Я видел, что мама разнервничалась. Она тратила слишком уж много денег на благотворительность. Какой-то фонд, назначения которого я не понимал. И хотел было с этим разобраться, но дела навалились.

– Если ты не возражаешь, Катя к нам в Бережки переедет.

– С какой стати мне возражать? – пожал плечами я. – Понимаю: ты одинока и нуждаешься в компаньонке. Бедная родственница из провинции вполне подойдет. Пусть приезжает.

– Спасибо.

Повторяю: день, когда у нас появилась Катя, я не запомнил. Она долго пряталась в своей комнате на втором этаже, самой дальней, угловой, месяц, два, а может, и больше. Иногда я видел какую-то тень, которая шарахалась, едва завидев меня. Тень всегда была в черном.

Не выдержала Настя:

– Эвелина Вячеславовна, почему Катя никогда не завтракает с нами? А также не обедает и не ужинает.

– Она стесняется.

– Но мы такие же люди. И мы не кусаемся, – попыталась пошутить Настя.

– Хорошо, я ей скажу.

Катю моя мама уговаривала еще неделю. Наконец я увидел свою какуютоюродную сестру. Когда мы все уже уселись за стол, в дверь вошла женщина в черном. Внешность у нее была незапоминающаяся. Разве что глаза. Как на иконах. Тех, где изображены великомученики. Страдающие глаза, невыразимо печальные.

– Здравствуйте, – прошелестела Катя. Замечу, что это был ужин, и за окном уже стемнело. Видимо, при свете дня она прийти не решилась.

– Проходи, садись, – ласково сказала мама, кивнув на свободный стул.

Катя кинулась к нему и буквально упала. Мне даже показалось, что она всхлипнула. Она психически здорова, интересно?

Когда разносили еду, Катя вскочила, чтобы выхватить из рук прислуги поднос.