Семь смертей Эвелины Хардкасл

До меня доносится ее смех. Она беззаботно развлекает гостей, будто у нее вся жизнь впереди, однако же, когда утром Рейвенкорт упомянул об опасности, было заметно, что Эвелина об этом подозревает.

Оставляю бокал, прохожу через вестибюль и направляюсь к спальне Эвелины. Может быть, там отыщется какой-нибудь ответ.

Светильники притушены. Здесь, в этом забытом краю, царит тишина и уныние. Дохожу до середины коридора, и в сумраке передо мной возникает красное пятно.

Ливрея.

Лакей преграждает мне путь.

Я замираю. Оглядываюсь, лихорадочно соображаю, успею ли добежать к выходу, прежде чем он на меня набросится. Нет, маловероятно. Вдобавок ноги не слушаются.

– Прошу прощения, сэр, – раздается звонкий голос.

Лакей выступает вперед – невысокий худощавый мальчишка лет тринадцати, весь в прыщах.

– Прошу прощения, сэр, – повторяет он с робкой улыбкой, и я наконец-то соображаю, что он пытается меня обойти.

Бормочу какие-то извинения, уступаю ему дорогу и перевожу дух.

Лакей запугал меня, и намек на его присутствие лишает сил даже отчаянного Дарби, который поколотил бы солнце за то, что оно слишком ярко светит. Что замышляет лакей? Почему он не убил Белла и Рейвенкорта, а только измывался над ними? Если так пойдет дальше, то он с легкостью избавится от всех моих ипостасей.

Что ж, не зря он прозвал меня кроликом.

Я с опаской пробираюсь к спальне Эвелины, но дверь заперта. Стучу, никто не отзывается. Не хочу уходить с пустыми руками, отступаю на шаг, собираюсь высадить плечом дверь, но тут замечаю, что дверь в спальню Хелены расположена точно так же, как дверь в апартаменты Рейвенкорта. Заглядываю в обе комнаты, убеждаюсь, что они одинакового размера. Значит, спальня Эвелины раньше была приемной. В таком случае в спальне Хелены должна быть дверь в соседнюю комнату. А замок на двери спальни Хелены сломали еще утром.

Моя догадка оправдывается: внутренняя дверь прикрыта роскошным гобеленом на стене. К счастью, дверь не заперта, и я проскальзываю в комнату Эвелины.

Эвелина занимает не каморку, как можно было предположить, зная о ее натянутых отношениях с родителями, а скромную, но вполне приличную спальню. Посреди комнаты стоит кровать под балдахином, в углу за шторкой – ванна и умывальник. Горничная здесь еще не убирала, поэтому ванна полна холодной грязной воды, на полу валяются влажные полотенца, на туалетном столике – небрежно брошенное ожерелье и кучка смятых салфеток со следами косметики. Шторы задернуты, в камине жарко горят дрова. Огонь и четыре керосиновые лампы по углам комнаты разгоняют полумрак.

Я дрожу от восторга, меня окатывает горячая волна возбуждения Дарби. Моя душа пытается отгородиться от него, и я с трудом сдерживаюсь, перебирая вещи Эвелины в поисках хоть какого-нибудь намека на то, что заставит ее сегодня вечером выйти к пруду. Судя по всему, она весьма неряшливая особа, вещи распиханы по шкафам как попало, груды украшений перемешаны со скомканными шарфами и шалями. По беспорядку понятно, что Эвелина не подпускает горничную к своим вещам. И свои секреты прячет не только от меня.

Недоуменно смотрю, как моя рука жадно поглаживает шелковую блузку, и внезапно осознаю, что делаю это не по своей воле.

Это Дарби.

С криком отдергиваю руку, захлопываю шкаф.

Чувствую его вожделение. Еще чуть-чуть – и он заставит меня упасть на колени, зарыться в ее вещи, вдохнуть ее запах. Этот зверь на секунду овладевает мной.

Утираю испарину со лба, перевожу дух, приходя в себя, и продолжаю поиски.

Сосредотачиваюсь на своих мыслях, не оставляю ни щелки, куда мог бы просочиться Дарби. Поиски безуспешны. Обнаруживаю только старый альбом с памятками о прошлом Эвелины: письма от Майкла, детские фотографии, стихи и юношеские заметки. Все это создает образ одинокой девушки, которая любит брата и очень по нему скучает.

Закрываю альбом, запихиваю его на прежнее место, под кровать, и тихонько выхожу из комнаты, уволакивая с собой сопротивляющегося Дарби.

30

Сижу в кресле в темном углу вестибюля, откуда хорошо видна дверь в спальню Эвелины. Ужин уже начался, но через три часа Эвелина погибнет, и я намерен следить за каждым ее шагом, до самого пруда.

Такое терпение Дарби несвойственно. Однако же я замечаю, что он любит курить, и, как ни странно, мне это помогает, потому что табачный дым туманит сознание и заглушает гаденькие мысли Дарби. Такое вот неожиданное, но приятное преимущество унаследованной привычки.

– Все готовы, назначайте время. – Каннингем возникает из тумана, приседает на корточки у моего кресла. На лице камердинера играет довольная улыбка, которую я объяснить не могу.

– Кто готов? – спрашиваю я.

Улыбка сменяется смущением. Он поспешно встает:

– Простите, мистер Дарби, я думал, что это кто-то другой.

– А я и есть кто-то другой, Каннингем. Это я, Айден. Но все равно не понимаю, о чем вы.

– Вы велели собрать всех вместе.

– Ничего подобного.

Судя по всему, мы недоумеваем с одинаковой силой, потому что лицо Каннингема морщится так же, как мой мозг.

– Прошу прощения, но он сказал, что вы все поймете, – говорит Каннингем.

– Кто сказал?