Семь смертных грехов

Небожитель поспешно подтвердил мнение отца Игнатия и уже с большей уверенностью осушил бокал, который старая вдова наполнила ему перед этим.

Управитель, желая сделать гостю приятное, предложил:

- У нас тут есть один итальянец, человек он, правда, незнатный, но ты, блаженный Алоизий, можешь поговорить с ним в любое время, чтобы насладиться родным языком.

Блаженный Алоизий вытаращил глаза, съежился в кресле и пробормотал что-то невразумительное.

- Ясько! - закричал управитель, - Ясько! Живо давай сюда того самого, из Италии!

- Нет! - закричал отец Игнатий. - Как может святой разговаривать с низким человеком, слугой, да еще в присутствии такой высокородной пани? Почтенный

управитель, ты проявляешь неуважение к этой святой трапезе.

Пани Фирлеева насупилась.

- Пан управитель, - сказала она, - так не годится. - А потом, обращаясь к юношам, попросила у них извинения за назойливость своего слуги.

Отцы-иезуиты беседовали с дамами, тонко льстя и превознося их красоту и добродетель. Дамы отвечали шутками. В зале стоял приятный уху говор, и причин для удовольствия было достаточно.

Толстый отец Бертольд, подвыпив, призывал начать танцы. Ясько кивнул музыкантам. И из угла послышались звуки музыки, такой приятной, что ноги сами пускались в пляс. Однако все ждали примера святых гостей. Но блаженный Станислав Костка увлекся бокалом, и отцу Игнатию пришлось оторвать его от этого занятия сильным толчком в бок. Юноша незамедлительно вскочил и, грациозно склонившись перед хозяйкой замка, подал ей руку, приглашая к танцу. Он проделал это так мило и просто, что сам отец Игнатий пришел в восхищение от его грации и начал притопывать ногой в такт музыке. Пани Фирлеева, хотя и была стеснена тяжелым одеянием, не смогла отказаться от танца. Выкрутасы и подскоки вызывали у нее всегда одышку, но она тем не менее бодро вышла на середину комнаты. За ней в паре с первой придворной дамой двинулся блаженный Алоизий, потом отцы-иезуиты - каждый с той дамой, которая ему больше всех нравилась. Пары медленно, одна за другой прошли по залу, обходя столы, обмениваясь улыбками и поклонами, перебрасываясь шутками и острыми словечками.

Лишь отец Игнатий не принимал участия в танцах. Он стоял в углу, внимательно наблюдая за развлечениями. Улучив момент, он дал знак блаженному Станиславу, который, перехватив его кивок, послушно наклонил голову. Отец Игнатий, подойдя к столу, выбрал себе кубок побольше и осушил его до дна, удовлетворенно поглядывая на танцующих.

А блаженный Станислав, проделывая различные фигуры и па, завел беседу с пани Фирлеевой.

- Пани, небеса довольны твоими пожертвованиями, постами и отречением от мирских благ. Ты являешь собой яркий пример набожности и самоотречения.

- О, святой Станислав, я не заслужила подобной похвалы.

- Вполне заслужила.

- Нет, не заслужила, мой святой Костка.

- Заслужила, почтенная пани. Однако у тебя много врагов, которые завидуют твоему земному счастью. Пани Фирлеева всплеснула руками.

- Скажи мне, святой Станислав, неужели и на небе у меня есть враги, неужели и там есть люди, которым я не по душе?

- На небе, пани, все тебя любят, как родную, как будущую святую.

Пани Фирлеева остановилась и схватилась за сердце.

- Как ты сказал? Как будущую святую? И я не ослышалась?

- Продолжим танец, пани, - ответил юноша. - Ты не ослышалась. Враги у тебя есть на земле, в этой юдоли слез, где добродетель колет глаза людям.

- Ты пугаешь меня, почтенный святой.

- Но мы внимательно следим, и пока иезуиты охраняют тебя, ничего с тобой не случится. Это самый любимый небесами орден, и его значение исключительно велико.

- Спасители вы мои! - Пани Фирлеева окинула взволнованным взглядом плавно двигавшиеся пары, среди которых сплошь чернели рясы иезуитов.

- И наши высокие небеса желают, чтобы для спасения своей души ты и дальше продолжала осыпать благодеяниями милосердных отцов-иезуитов, чтобы они жили в полном достатке и всяческом изобилии. Это им поможет лучше служить богу и тщательно заботиться о твоем благе.

- Так и будет, мой дорогой святой.

- Иначе, милостивая пани, тебе будет трудно заслужил великую милость небес.

- Я и сама это понимаю.

Во второй паре придворная дама пыталась вовлечь в разговор блаженного Алоизия, но тот был серьезен и не произносил ни слова. Только раз, приблизившись к ней в танце, он не смог больше сдерживаться и хотел что-то сказать, но пробормотал только: "Я... я... я... " - и, не осилив далее ни единого звука, махнул рукой и умолк.

- У кого прекрасные глазки похожи на лепестки роз? - нашептывал в третьей паре отец Бертольд пожилой даме, которая, склонив голову, млела от восторга.

- Не знаю, преподобный отец.

- У тебя, у тебя, милостивая панна. Они, как звезды, как бриллианты, как капли росы.

- Ах, - вздыхала дама, - как удивительно вы говорите!

В следующей паре даму вел управитель. Он танцевал несколько тяжелее, чем другие, страшно потел, но строил глазки не хуже остальных. Дама изо всех сил тянула его и заставляла повторять па, которые она сама делала.