Семь столпов мудрости

Фейсал обнаружил, что Медина заполнена турецкими войсками вместе со штабом и штаб-квартирой Двенадцатого армейского корпуса под командованием Фахри-паши, храброго старого мясника, «очистившего» кровью Зейтун и Урфу в Армении. Ясно было, что турки приняли предосторожности, и надежда Фейсала на внезапный бросок и завоевание победы почти без единого выстрела стала невозможной. Однако было слишком поздно быть благоразумным. Из Дамаска спустя четыре дня, взяв лошадей, его свита выехала на восток, в пустыню, чтобы найти убежище у Нури Шаалана, вождя кочевников-бедуинов; и в тот же день Фейсал открыл карты. Когда он поднял арабское знамя, идея панисламского наднационального государства, ради которой Абдул Хамид резал, трудился и умер, равно как и далеко идущие планы немецкого кайзера о сотрудничестве с исламом, отошли в область мечтаний. Одним фактом своего восстания шериф закрыл эти две несбыточные главы истории.

Мятеж — тяжелейший шаг, который способны предпринять политики, и победу или поражение арабского восстания невозможно было предсказать. Но фортуна единожды благоволит к дерзкому игроку, и арабский эпос рванулся в свой бурный путь — от рождения, через слабость, муки и сомнения, к алому цвету победы. Этим закончилось только приключение, полное такого дерзания, но после победы пришло тягучее время разочарования, и затем — ночь, в которой воины обнаружили, что все надежды покинули их. Теперь, наконец, к ним, возможно, пришел белоснежный мир, вместе со знанием, что они приобрели нечто бессмертное, лучезарное вдохновение для детей своего народа.

Глава VI

Я провел много лет перед войной в скитаниях по семитскому Востоку, изучая привычки деревенских жителей, кочевников, горожан Сирии и Месопотамии. Моя бедность вынудила меня смешаться с низшими классами, с которыми редко встречаются европейские путешественники, и поэтому мой опыт придавал мне необычный угол зрения, возможность понимать людей невежественных и мыслить с их точки зрения так же свободно, как более просвещенных, чьи редкие убеждения имели значение не столько для сегодняшнего, сколько для завтрашнего дня. Вдобавок я повидал кое-что из политических сил, влиявших на умы Среднего Востока, и особенно отметил повсеместно явные знаки разложения имперской Турции.

Турция умирала от перенапряжения, пытаясь с уменьшенными возможностями удерживать на традиционных условиях целую Империю, которую они унаследовали. Меч был добродетелью сынов Османа, а мечи вышли уже из моды, уступив место более смертоносному и более научному оружию. Жизнь становилась слишком сложной для этого ребяческого народа, чья сила была в простоте, в терпении и в готовности на жертву. Они были самым медлительным из народов Западной Азии, мало способным адаптироваться к новой науке жизни и правления, еще меньше — изобретать для себя новые искусства. Их управленческая деятельность поневоле стала делом бумаг и телеграмм, крупных финансовых операций, евгеники, расчетов. Старые правители, которые правили твердой рукой или твердой волей, невежественные, прямые, субъективные, должны были неизбежно исчезнуть. Правление перешло к новым людям, обладающим достаточным проворством и гибкостью, чтобы снизойти до механики. Этот мелкий полуобразованный комитет младотурок представлял собой собрание выходцев из греков, албанцев, черкесов, болгар, армян, евреев — кого угодно, кроме сельджуков и османцев. Общество перестало идти в ногу со своими правителями, культура которых была левантинской, а политическая теория — французской. Турция загнивала; и только нож мог поддержать ее здоровье.

Непоколебимо приверженный старым порядкам, анатолиец оставался вьючным животным в своей деревне и безответным солдатом на чужбине, в то время как сила и знания народов, покоренных Империей и составлявших около семи десятых всего ее населения, с каждым днем возрастали. Недостаток у них традиций и ответственности, а также более легкие и быстрые умы располагали их воспринимать новые идеи. Прежний естественный трепет перед самым именем турок начал меркнуть при более широком сравнении. Это изменение соотношения сил между Турцией и покоренными провинциями повлекло за собой рост гарнизонов там, где требовалось удержать старые земли. Триполи, Албания, Фракия, Йемен, Хиджаз, Сирия, Месопотамия, Курдистан, Армения легли на крестьян Анатолии ношей, превосходящей все возможности, ежегодно поглощая все больше рекрутов. Ноша эта ложилась тяжелее всего на бедные деревни, и с каждым годом она делала их еще беднее.