Семь трудных лет

Американцы высоко оценивают все то, что может оказать отрицательное влияние на нашу идеологию, политику и культуру, что ведет к брожению, дезориентации и недовольству в разных группах общества. И в вопросах литературы, и в проблемах, волнующих мир искусства, и в любой другой области они категорически требуют соблюдения своих собственных пропагандистских или шпионских интересов. Им безразличны личные симпатии или антипатии Адама Циолкоша, Тадеуша Новаковского и даже самого Новака. Они заботятся о последовательном осуществлении своей стратегии в психологической войне, и от этой генеральной линии, как я уже подчеркивал, не допускают никаких отступлений. Совершенно очевидно, что в этих условиях Новаку может отводиться только роль послушного исполнителя. Он же хочет быть равноправным партнером и всеми силами стремится убедить своих хозяев в том, что благодаря ему и его людям польское общество уже мыслит так, как этого желают американцы.

Эта страсть директора часто приводит к ляпсусам. Я много раз наблюдал, как сотрудники Новака потели, вымучивая анализ, подтверждающий восхищение поляков американской политикой во Вьетнаме, Камбодже и Лаосе. Прислужник Новака Люциан Пежановский, заранее зная вкусы шефа и его начальников, рассказывал на программной конференции (вскоре после своего выезда из Польши), что жители Варшавы, Кракова или Познани, отвечая на вопрос, что они думают о войне во Вьетнаме, с восхищением отзывались о замечательной технике и вооружении американских войск и ни один из них даже не подумал осудить бомбардировки. Сам Новак поморщился, выслушав такую чушь, но ничего не сказал, поскольку в зале были три-четыре американца, от которых зависела его дальнейшая карьера.

Я был свидетелем и более напряженных усилий, когда Израиль начал агрессивную войну на Ближнем Востоке. В соответствии с официальной позицией, занятой в этом конфликте США, польская секция станции должна была оправдывать захватническую политику Израиля.

Начался какой-то психоз. Стыпулковская, Гамарников, секретарши Новака и его заместителей, а также секретарши, работающие непосредственно у американцев, стали собирать деньги для Израиля. Корызма не хотел давать и сразу же получил разнос. Другие после колебаний давали до пяти до двадцати марок. Радость по поводу успехов Израиля у некоторых была несравненно большей, чем выплачиваемые ими суммы.

Те же самые секретарши внимательно следили за тем, чтобы каждый сотрудник польской секции выражал, как можно чаще, свою радость по поводу успехов Израиля. Тот, кто хотел заслужить хорошую репутацию, должен был повторять:

— Это победа не только Израиля, это победа всего Запада, это также победа цивилизации над варварством.

Одних слов было мало. Нужно было, не обращая внимания на ход и последствия агрессии, напалмовые бомбы, убийства мирного населения и издевательства над военнопленными, говорить с энтузиазмом, с блеском в глазах.

Нашлись и такие усердные доносители, которые внимательно следили за теми, кто не выражал слишком большого восторга по поводу военных успехов Израиля. Жертвой такого доноса стал Тростянко. Уже всерьез предсказывали конец его карьеры, когда он, не на шутку испугавшись, начал спасать себя, расхваливая в своих передачах Израиль и громя арабов.

Стыпулковская не боялась доносчиков, ей ничто не угрожало. Она сразу же заняла нужную позицию. Без всякого чувства меры она поносила арабов. Когда до Мюнхена докатилась волна решительного протеста польского общества против агрессии Израиля и террора, установленного на оккупированных территориях, в одной из передач эта дама осмелилась утверждать, что если поляки не одобряют израильской агрессии и осуждают захват арабских земель, то они тем самым — обратите внимание на ее слова! — «ставят под вопрос свои права на Гданьск, Щецин, Вроцлав и Валбжих».