Семь трудных лет

Мне не приходилось встречаться с Шимоном Визенталем лично, но я составил полное представление о нем на основании секретных документов, прошедших через мои руки в «Свободной Европе». Несколько лет тому назад много говорили о нем и о его центре документации в Вене. Еще немного, и ему пришлось бы свернуть свои дела и оставить столицу Австрии в качестве персона нон грата. Своим видом и своим прошлым, особенно связями с разными тайными службами, он немногим отличался от большинства старых сотрудников станции. После войны Визенталя, вероятно за его сомнительные заслуги во время оккупации, взяли под свое крылышко американцы, и он оказался руководителем центра в Линце, официально занимавшегося разоблачением гитлеровских преступников. Пользуясь этой вывеской, он начал устанавливать контакты с гражданами социалистических стран и эмигрантами из Восточной Европы. Характер этих контактов во многих случаях не имел ничего общего с официальными задачами учреждения Визенталя. Он рекламировал себя как «охотника» на нацистов, сумевшего открыть местопребывание Эйхмана — бывшего шефа отдела VI B-4 RSHA, виновного в уничтожении сотен тысяч евреев. Закулисную сторону этого сенсационного дела Визенталь описал в своей книжке «Я охотился за Эйхманом». Я не упоминал бы о ней, если бы не тот факт, что еще по крайней мере пять человек с такой же настойчивостью приписывают себе захват Эйхмана в его южноамериканском укрытии. Одно совершенно очевидно: примерно с 1966 года Визенталь перестал интересоваться гитлеровскими палачами (процесс над Эйхманом должен был в соответствии с намерениями правящих кругов Израиля и ФРГ явиться заключительным аккордом акции по поиску военных преступников) и активно занялся разведывательной деятельностью. В тесном контакте с сионистскими организациями он начал собирать материалы о проявлениях якобы традиционного антисемитизма в социалистических странах, обращая главное внимание на Польшу, которую неплохо знал. В сборе этих материалов ему помогали за соответствующую мзду в числе других Адам Корнецкий, Александр Дрожджинский и Эрвин Вейт, которые в то время были еще польскими гражданами.

Визенталь поддерживал постоянный контакт с работниками местного бюро «Свободной Европы» в Вене, сотрудничал с Вацлавом Поморским. Эти два разведывательных центра информировали друг друга о приездах различных лиц из социалистических стран, согласовывали в рабочем порядке, к кому и с какой стороны лучше подойти, чтобы получить информацию.

Когда Визенталь выжал из давнего своего сотрудника Корнецкого все, что ему было необходимо, он направил его к Поморскому. Корнецкий был представлен как человек, который на протяжении многих лет выполнял в Польше функции, облегчавшие ему доступ к некоторым тайнам, знающий многих лиц, что можно было бы с успехом использовать для того, чтобы придать правдоподобие сфабрикованным на Западе сплетням.

Представив обширные материалы обоим сотрудникам разведки, Корнецкий не остался без дел. По совету Визенталя Поморский рекомендовал его Новаку, который пригласил «пана полковника» в Мюнхен.

Я не был свидетелем встречи обоих джентльменов, о чем сожалею, ибо охотно посмотрел бы на эту церемонию. Я видал лишь, как позже Новак восторгался Корнецким, превозносил значение полученной от него информации и без конца титуловал его «паном полковником». Я вместе с другими смеялся над анекдотом, который в то время ходил по польской секции:

— Вскоре мы будем свидетелями милых сценок. Вот идет Розпендовский, а навстречу ему Корнецкий. Розпендовский вытягивается в струнку и чеканит: «Здравия желаю, пан полковник!», а Корнецкий отвечает на это свысока: «Здравствуйте, пан майор!»

Все помнили, что Розпендовский, прежде чем решил эмигрировать в Израиль, дослужился в Польше до звания майора.

Может быть, такая встреча и состоялась. Корнецкий очень долго околачивался на радиостанции. Думали, что Новак пожелает дать ему постоянную работу в польской секции, но нашлись такие, кто стал возражать против этого. Наиболее резко запротестовали бывшие члены Армии Крайовой. Именно они не могли простить Новаку, так часто декларировавшему свою принадлежность к этой организации, явного двуличия и унизительного преклонения перед «паном полковником».

Во всяком случае, Новаку пришлось оправдываться. Он не сделал этого сам: ему удобнее было использовать своих приспешников. Они ходили от одного сотрудника польской секции к другому и рассказывали, что шеф никогда не согласился бы на участие в передачах таких типов, как Корнецкий, но ведь зависит это не только от него. К этому добавлялся и более серьезный аргумент.

«Если необходим свидетель обвинения, — говорили они, — никто ведь не будет требовать характеристики его морального облика. Важен тот факт, что своими показаниями он может поддержать обвинение. Будет ли оно правдивым? Это нас не интересует. Наше дело заключается в том, чтобы оно звучало правдоподобно…»