Семь удивительных историй Иоахима Рыбки

Я принес здоровенный кувшин вина, оловянную кружку и поставил перед ним.

— Выкладывай, Джулио, что ты мне хочешь сказать! Карабинер Джулио Боньятти был крестным отцом моей Иоланты, или, как произносят итальянцы, Иоланды, и моим добрым соседом. Никто не соглашался быть крестным моей Иоланты, потому что она была дочкой уличной женщины. А он согласился. Мать умерла от чахотки, потом Иоланта умерла от чахотки, и я снова остался один. В моем одиночестве меня утешал сосед — карабинер Джулио Боньятти. А я за это угощал его вином в траттории, где служил кельнером.

Теперь он пришел и с озабоченным видом сел за стол. Толстый, пузатый человечек с лиловым носом, потешный в своей треугольной шляпе на лысой голове, с саблей, болтавшейся на боку. Хлебнув изрядный глоток вина, он сказал так:

— Джоакино, война!..

От него-то я и узнал, что в Сараеве убит австрийский эрцгерцог Фердинанд д'Эсте и началась война.

— А Италия?

— Дураков нет! — торжественно ответил мне Джулио. — Но если уж она станет воевать, так, конечно, с Австрией. Я тебя своевременно предупрежу, чтобы ты успел уехать.

И полгода спустя он сказал мне:

— Джоакино, удирай! Италия вступает в войну! А ты австрийский подданный. Через несколько дней придет указ, чтобы тебя интернировать в лагере!

Я продал за гроши все, что у меня было, и на испанском торговом судне поплыл в Триест. Там меня ждали кое-какие неприятности, потому что власти в Триесте обязательно хотели знать, почему я не проходил военной службы.

— Я проживал за границей! — оправдывался я.

— А может, ты шпион? — спросил меня капитан с козлиной бородкой и пронзительными, сверлящими глазами.

— Какого черта, шпион! Я порядочный человек.

— А почему ты приехал именно теперь?

— Потому что на днях начнется война между Австрией и Италией!

— Откуда ты знаешь?

— Мне сказали в таорминской полиции.

— Хо-хо, выходит, ты много знаешь. А может, ты будешь столь любезен и пойдешь на фронт защищать родину от врагов?

— Об этом я и собирался просить вас! — сказал я. Капитан сразу смягчился и даже угостил меня сигаретой.

Меня снабдили необходимыми документами, и на следующий день я поехал в Тешин, где явился в местную комендатуру. Меня определили в 31-й имперский пехотный полк.

И я стал австрийским солдатом.

Как-то в воскресенье я взял пропуск и поехал в Даркув, но там никто уже меня не узнал. А когда я сказал старожилам, что я, мол, и есть Иоахим Рыбка, они разглядывали меня, трогали, очень удивлялись и спрашивали, много ли я денег привез из странствий по свету. Ничего не привез, отвечал я, и тогда они перестали удивляться. Пошел я на могилу матери, а потом на могилу отца. Обе могилы заросли чертополохом. Было мне немножко грустно, я опять почувствовал себя совсем одиноким.

А вообще говоря, там ничего не изменилось. Карвина, Даркув, шахты, трубы, дым, отвалы, шахтеры — все это было мне хорошо знакомо и все-таки уже стало чужим. Даже нахлынувшие воспоминания о юных годах показались мне далекими, бесцветными.

В казарме можно было сдохнуть от тоски. Ежедневно ранним утром нас гоняли на учения на платц, иногда на стрельбище, иногда на уроки «словесности», которые велись на немецко-чешско-польском жаргоне. Целый день до одури упражнения, муштра, отработка приветствий, приемы стрельбы из винтовки, встать, лечь, бегом, марш, внимание — неприятельский самолет, рассеяться, пробираться ползком, идиотская молотилка, переливание из пустого в порожнее, казарменный смрад, отупенье, патриотическая чепуха об императоре и родине — словом, хотелось лезть на стенку!..

Я жалел, что вернулся. Куда приятнее было бы сидеть в итальянском лагере для интернированных; при моей ловкости. — я вовсе не хвастаю, упаси боже! — и знании итальянского языка мне наверняка удалось бы вырваться на свободу. И вообще гораздо приятнее находиться в Италии, чем тупеть и дуреть от бессмысленной австрийской военной муштры.

Все вокруг было до отвращения лживым, и самым лживым был Христос на дешевой открытке, которую раздавали нам дамы-патронессы из какого-то комитета. На открытке умирал раненый австрийский солдат, а над ним стоял Христос и гладил его по голове. А под картинкой были напечатаны слова, с которыми Христос обращался к героическому австрийскому солдату: «Fur Kaiser und Vaterland — мол, «за императора и родину» помираешь, брат, на поле славы.

Солдаты благодарили дамочек за открытки, а потом использовали их в уборной.

Однажды во время вечерней поверки пан штабс-фельдфебель прочитал нам приказ по полку весь из красивых слов о родине, героизме, императоре и о том, что Австрия будет «стоять вечно», а в приписке говорилось, что если кто-либо из Mannschaft[26] в совершенстве знает итальянский язык, то должен отметиться в полковой канцелярии.

Я отметился и через неделю ехал в компании с молодым лейтенантом Гейнрихом Вальде, родом из Бозена в Южном Тироле. Цель следования — итальянский фронт, в распоряжение южного Armeeoberkommando, Feldpost 32…[27]

Я быстро подружился с юным Гейнрихом, носившим серебряную звездочку на воротнике.