Семь удивительных историй Иоахима Рыбки

Он зарабатывал себе место в раю игрой на органе. По правде говоря, барабанил он на нем неважно, чему никто не удивлялся, потому что мехи были дырявые, их мыши изгрызли, органные трубы хрипели, клавиши расшатались, но, как он уверял, господу богу нравилась его игра. Если ему доводилось играть на чьей-либо свадьбе, мы особенно радовались, потому что ученье отменялось и в день свадьбы и назавтра после свадьбы. Пан учитель считался почетным свадебным гостем. Произносил цветистые речи, за столом сидел на видном месте рядом с паном войтом и приходским ксендзом; голова у него была очень крепкая, и он дул вишневку так, что глядеть было одно удовольствие. Зато на следующий день башка у него трещала, и по этой причине занятия опять отменялись.

Однако мне и в такие дни приходилось сидеть на крыше школы и внимательно смотреть на тешинскую дорогу, не едет ли в бричке пан инспектор. А ребята вели в классе жестокие баталии и орали, как окаянные грешники в аду.

Я уже говорил, что на крышу мне приходилось лезть и в тех случаях, когда роились пчелы, а пан учитель бегал за ними в пожарном шлеме с проволочной сеткой в виде забрала и с дымящейся кадильницей.

— Иоахимек, ты знаешь, что надо делать, если увидишь бричку пана инспектора! — говаривал он в подобных случаях.

— Будьте спокойны, знаю, пан рехтор! Надо позвонить в колокольчик на школьной башенке. К счастью, пан инспектор к нам не ехал. И как бы мило и ладно текла школьная жизнь, если бы не Афи, дурацкая собака пана учителя, и если бы не Евка с заячьей губой.

Как и Евка, я спал в чулане. Евка храпела, как старая кобыла. К тому же часто по ночам она уговаривала меня лечь с ней. Я отказывался, потому что от нее несло кислым потом. А однажды она сама легла ко мне в постель и стала меня тискать, щекотать, целовать и вообще вела себя очень странно, пока я не поддал ей коленкой в живот, да так крепко, что она заревела, как стельная корова, и скатилась на пол. Она сказала мне, что я больно глупый, и с тех пор оставила меня в покое.

А в другой раз ночью в чулан прокрался газда в одной рубашке, и случилось то, что должно было случиться. Газда разбудил меня и сказал:

— Ступай, сынок, на сеновал!

Ну, я ушел, зная, что с газдой шутки плохи. Все-таки я стал под дверью чулана и слушал, что там происходит. А происходили там вещи непонятные, но я сразу смекнул, что газда прядет с Евкой нити зла, как когда-то сказал патер Моесцик. Тут я подумал — плохо дело, надо помешать греху, иначе для газды и Евки ад обеспечен. И я побежал к жене газды. Разбудил ее и рассказал, что газда прядет с Евкой нити зла.

— Где? — спросила заспанная, растрепанная хозяйка.

— В чулане.

— Вот сволочь! — заорала она. Вскочила с кровати и, как была в одной сорочке, выбежала в сени, схватила метлу и кинулась в чулан. Святая Мария, что потом творилось… Шум, вопли, проклятия, крики, адский грохот, вой, сто чертей, тысячи чертей!.. Я испугался, шмыгнул на сеновал и зарылся в соломе.

Утром я решил не попадаться газде на глаза и, крадучись, побежал в школу; в школе все было спокойно до тех пор, пока кто-то из ребят не крикнул, что пчелы роятся.

— Мать честная, — запричитал в испуге пан учитель. — Иоахимек, на крышу! — И помчался ловить взбунтовавшихся пчел.

С крыши я видел, как он носится в пожарном шлеме с проволочным забралом, как коптит кадильницей, как бегает за пчелами, как они улетают от него в лес, а ребята в классе устроили дикий ералаш — рычали и дрались пеналами.

А я — ничего. Сидел на крыше, грелся на солнышке и размышлял о своем житье-бытье. Время от времени я поглядывал на тешинскую дорогу, но пана инспектора в бричке не было видно. Шел там только пожилой пан, похожий на тех агентов, которые ходят по домам и норовят всучить вам швейную машину Зингера. Пан этот остановился возле школы, задрал голову и крикнул мне:

— Ты, мальшик, что там делать на крыша?

— Смотрю, не едет ли пан инспектор! — ответил я.

— А где быть пан утшитель, почему ребенки так орут?

— Пан учитель гоняется за пчелами, они у него удрали из ульев.

— Ага!.. А ты знать, кто я есть?

— Нет, не знаю. Наверно, агент по швейным машинам Зингера?

— Ах ты, негодный! Я тебе показать агент! Я есть пан инспектор! Сейчас же мне слезать с крыша!

Ох, елки-палки! Заварил я кашу! А откуда я мог знать, что это пан инспектор, раз он не в бричке? На голове цилиндр пепельного цвета, опирается на зонтик, сюртук длинный, жилет пестрый, высокий воротничок, перевязанный черной тряпочкой, на носу очки, всклокоченная седая борода. О боже! Пан инспектор!

Значит, слез я с крыши и вошел в класс. А там уже стояла мертвая тишина, потому что пан инспектор сидел за столом и просматривал классный журнал.

— Знаете, ребенки, кто я есть? — спросил он наконец.

— Пан инспектор! — ответил я за всех.

— Пока не быть пана учителя, я вас учить! Что вы знаете из Einmaleins[7]?

— Целую кучу, пан инспектор! — снова ответил я за всех.

— Тогда вы мне сказать, сколько есть восемью семь? И снова наступила мертвая тишина, потому что никто не знал, сколько будет восемью семь. Один я знал.