Семь видений богатыря Родиполка

Но не только наследие свое, ведьмовство да кудесничество, отдала Родиполку, но и наделила его красотою своею чужестранною: глазами зелеными да кудрями огненными. С самого ребяческого богатырка Ханга учила Родиполка не резать волосы, а заплетать их в толсту косу. Хоть сама-то прабабка носила волосы свои густые по-иному, чужестранному. Заплетала она их в толсты косы, но по-своему: делила волосы на три части, нижнюю часть не трогала, распускала, верхнюю, поделив на две, заплетала в одве косы да связывала между собою. Правнук ее, Родиполк, от нее не отставал, к очетырнадцати годам носил он косу не хуже девичьей: толстую, пламенную, ярко-огненную, до самого пояса. Волосы он свои тяжелые курчавые приглаживал со всех сторон, плотно стягивал, а потом заплетал в трех-, а то и четырехполосную косу. Вид его от этого был инородный, броский, яркий. Да и вся его краса молодецкая редкая. Образ его заметный, всем девицам на радость. Светлокожий, бледный, с красивым лицом, словно сын не Любы-свуянычихи, а самой прабабки Ханги. Силен он. Как тот бой вел – словно жил тем: сильными ударами, резвыми движеньями, да так жил, что той боли не чуял, а после уж, осмотревшись, замечал-то раны, отметины на себе.

Прадеда свого победил, да себе одну царапину получил. Но знал он от прабабки Ханги- кудесницы: травы целительны, от тех царапин-то и следа не останется. А вот после боя с самою прабабкою Хангою получил он свой опервый шрам, через овсю грудину. Но то все ему нипочем было, травушка-то все вылечит да залечит. Мать его после того боя плакала все да охала. Ханга же гордилась правнуком своим, словно то сын ее был.

Родиполку после победы над Хангою прадед Всевласий гордо подарил свою макитру (головной убор, суженный к верху) с тканью до плеч да меч именной – Своярт. Меч тот начищен был да в руках прадеда под лучами Ярила-батюшки блестел да сиял. На рукоятки меча того образы были солнышка Ярила-батюшки да Месяцеслава самоцветами яркими выложены.

Но младому богатырю чудилось, что как только прадед отдал тот меч, тот сиять стал уж не так ярко да тепло, а словно холодом блестел, да на Родиполка-то словно тот ветер холодный дул, остужал да заморозить норовил. Не принял тот меч сильный меня, думал горько Родиполк, глядя на меч узкий да длинный блестящий. Не сойдемся мы, не будет от него подмоги. А только тяжесть от меча того, тоска. Все тот меч – Своярт – теплом к своему другу – богатырю Всевласию – духом кипел. Ведь недаром сколько побед в боях одержали вместе да стольких врагов остановили, все то вместе было: сильный богатырь Своярт да меч его, друг стальной. А ведь как же иначе, меч-то живой, дух в нем есть, принять-то должон богатыря. А коли не примет, то в боях победы не будет, ведь не только сила в руках и в ногах должна быть, но и меч за тебя как за друга свого стоять должен, сечь врагов сильно надо, по надобности богатыря.

После дара того прадеду Всевласию Любовичу тяжко стало жить, словно с мечом тем всю свою могучу силу передал. Ушел прадед Родиполка за Леть-реку в конце темной осени, после опятнадцатилетия правнука. Умер он рано утром, по зорьке, когда Ярило-солнце только-только пробуждалось, просыпалось. Нашли прадеда возле могучего серого камня, крепкого, как и сам прадед. Всевласий словно замер, глядя в небо синее, на могучее Ярило-солнышко. По наставлению жены его, Ханги, схоронили его по обычаю ее, чужеземному, инородному. Отвезли тело Всевласия в темный лес да похоронили за серым большим холмом, под земелькой-матушкой. А на могилку камень огромный поставили, с самого Родиполка.

Затосковал правнук его, стал ходить стороною. И людь деревенский стал про него разное сказывать. Чудился он им малым дитятком неразумным и осерчалым, тихим да боязливым. А самая старая сгорбленная бабка Куманиха, что в конце деревеньки жила и родом из древочей была, говаривала невесть что. Толковала она каждому и всякому, указывая сухой серой рукой на молодца, что тот полоумным стал. Людь-то головой кивал да на Родиполка стал недобро поглядывать. Да и сама седая Ханга, глядя на него, охала и кивала, сетуя на его мягкий и ранимый дух. Ханга та все печалилась, как же с таким мягким духом-то бой вести. В боях да войнах жалости нельзя допускать, а то свою погибель найти можно. А чего еще худого, так из-за духа-то мягкого да слабого люди али весь народ погибнуть могут.

Но мать Люба сына жалела. Да и не обманешь ее, все она видит, все чует. Она-то, мать-обережница, все знает: и тоску его сыновью, и что сторонится всех. Решила мать его женихать. Как только приметила над верхней его пухлой губой чуть золотистый пух, так стала невест ему подбирать. С седовласой бабкою Хангою совет держала. Ханга на девок вострым взглядом смотрела, а после уж на прародителей. А мать Родиполка, напротив, поначалу на прародителей, а после уж на саму девицу. А коли то все по нраву было, то и Родиполку говорили о невесте младой.