Семь видений богатыря Родиполка

Пристал он к молодцам-однолеткам, ходил да гулял с ними. А овогда с ними на гульбища ходили и другие молодцы – безжоные. Ходили с ними и сосед их Лель овосемнадцати лет, инородец одвадцати опяти лет Журба. Инородец тот не из их деревеньки Сохте был, а пришлый. Жил он у Милы безмужней, в избе ее. Мила та осорок годков была, а Журбе-то одвадцать опять, дитятко дядьке виделось. Да Мила привести не могла, совсем седая стала. Дивился тому Родиполк, что Журба-то с ними гуляет, ведь он у Милы жил да мужем ее был. А они-то все парни безжоные были да не засватанные. Журба тот чернобровый, с глазами – углями жгучими, все возле Родиполка терся, все про него выспрашивал. Про жизнь его, про нрав, про мать его. Родиполк все с неохотою сказывал да с утайкою. Не по нраву были богатырю те расспросы. А особенно про мать его – Любу. Журба тот все словно про девку спрашивал, а в конце-то стал нахваливать, что и Родиполку не стало сил слушать. Ведь не так он хвалил красу материнскую, чтобы с ласкою да нежностью говорить про тот стан ее высокий да стройный, про глаза голубые да про волосы темно-русые, а так он сказывал, словно с матерью Родиполка жил да спал вместе. На те слова Родиполк к Журбе повернулся да резко ответ дал:

– Ты, Журба, думы да речи свои-то сокрой, а то разойдусь я да бой сделаю!

Журба на того посмотрел, но злости да гневу в Родиполке не было. Но Журба испугался: то ли рук, в кулаки сжатых, то ли сверкающих глаз зеленых. Журба того успокоил да больше про мать Родиполка не сказывал. Думал, что тот все забудет да отойдет. Но Родиполк не забыл, а стал сторониться того Журбы да все с другой стороны ходил, вместе с Лелем.

Каждый вечер возле капища любили молодцы своею силою выхваляться. Они-то, резвые юные, друг с другом бои проводили, кто кого сильнее станет да будет. Да не для дела нужного, а так, ради забавы да хвастовства. «А ежели на самом деле тот бой будет, так и разбегутся по избам да в углах позапрячутся», – думал с насмешкою Родиполк, стоя от них подалече. Он всегда в сторонке стоял да в игрища не вступал. «Негоже силу свою напоказ выставлять ради забавы да растрачивать попусту, – учила Ханга правнука свого Родиполка. – А то ведь Порун, что силу дает, отнимет ее, да еще и весь род обидит». Слушался Родиполк Хангу да силу свою могучую зря не тратил. Молодцы-то это заприметили да смеяться стали, надсмеиваться. А Журба тот все заступался. Родиполк все приметил да потеплел к тому, простил. Но молодцам ничего не отговаривался, а только однажды свою силу богатырскую показал да всех опятьох молодчиков по сторонам разбросал. Но то все зря было: разбежались парни-молодцы, да и стали его сторониться, бояться. Да и он тоже срамился. И не того, что обиду кому сделал, а что прабабкин завет нарушил, силу свою попусту потратил. Молодцы-то после этого его с собою звать перестали, а потом и он на гульбища да игрища не стал ходить.

А как перестал гулять, так все в избе сидел али по хозяйству содействовал матери. В духе его лад настал, тихо да спокойно ему было. Один Журба к ним в избу захаживал, словно к побратиму своему Родиполку. Но не к Родиполку он приходил, то все уловка была. В избу-то он зайдет, да на мать Любу поглядывает. Он глазами-то своими темными сверкает да в усы свои черные улыбается. А после стал он Любе в голубые глаза заглядывать, а как посмотрит он, так и она краскою зайдется, словно девка младая. Люба-то отридцати годков была, горда, статна. Виделся в ней образ княжий, высокий.

А когда ж Хмура-то пришла, в избу с нею пришел к матери Журба – мужиком новым. То Журба все Любу, мать Родиполка, примечал, обхаживал. Как пришел к ней дядька Журба, так стала мать – словно молодица та: при нем-то зарделась да весела ходила. Не стал сын противиться тому, матери-то одной быть не пристало.

По теплой радостной весне срубил Журба ту яблоньку сухую, чтобы и памяти не было о Ханге-богатырке да Всевласии-богатыре. А после того стал он на Родиполка искоса поглядывать да матери наговоры на сына делать. Как посмотрит на того своими глазами темными, так сверкают они злобно да ненавистно. Темнобровый Журба стал мужем матери Любе, но отцом Родиполку не стал. Не стерпел сына жены своей, а потому всячески принижал его. Но и сам Родиполк не умалчивал, отговаривался и бранился с Журбою. Дядька этот сказывал про Родиполка россказни, а по конце настаивал, чтобы Родиполк ушел в другую избу: когда у них будут свои дети, для Родиполка-мужика места-то нет. Но Родиполк все свое твердил да Журбе все отговоры давал, что изба эта и его тоже, и Журбе-то этому смолчать надобно, ведь приемный он, свою избу не сладил, а к дружке своей пришел. Непрестанная брань между ними вводила мать в уныние. Она горевала. Журба-то ей мил да люб был, а сын-то округ виновен. Мать его Люба Родиполка-то ругала, а за Журбу заступалась. Ненужным Родиполк стал, мешал он Журбе жизнь свою строить да нравы свои делать. А после и вовсе из избы выселила да постелила в клети.