Семь жизней

Потом в августе, уже уволившись, я шёл по улице тёплой ночью, а там стоял Половник – бородатый певец и, с позволения сказать, поэт, известный всей стране – по крайней мере той её части, что знала смысл слова «рок-н-ролл».

Половник был с молодой девкой, пухлогубой, длинноногой блондинкой в замечательно короткой юбке, в красных туфлях – пародия, но, почти на всякий мужской вкус, привлекательная.

Они покупали водку и какие-то чудовищные, отекающие смрадными соусами гамбургеры.

– О, Половник, – сказал я просто. – Мы твои песни слушали в горах.

А правда слушали – и я, и с моей подачи отцы-командиры, и Малыш подпевал.

Не служа ни дня в армии, Половник ухитрился сочинить несколько разбитных армейских песен, пригодных для хорового исполнения в состоянии лирического восторга, коллективной блажи или умеренной солдатской печали.

Я бывал на его концертах. Пару раз даже сталкивался с ним в гримёрке, куда случайно попадал – но он был старше меня на очень важные лет, наверное, десять, или чуть меньше. С чего ему было помнить меня и отличать от всех остальных, взирающих на него снизу вверх.

В Половнике было два метра роста, он был кромешно бородат, глазаст, губаст и вполне сошёл бы за ещё молодого среднерусского Соловья-разбойника или, может быть, дьякона, который пошёл наказать Соловья-разбойника, но в пути одичал и забыл, куда собрался.

Одевался, впрочем, он вполне себе ничего – не без успеха походя на какого-нибудь своего американского коллегу по ремеслу из южного городка Соединённых штатов, – и его блондинка на красных каблуках за тем неплохо следила, отстирывая ему безразмерные майки от соуса и оттирая кожаные штаны, тоже от соуса, или во что там Половник мог усесться. На могучей его шее висела красивая цепь, по которой вполне мог прогуляться не самых крупных размеров кот. Поверх майки Половник был, несмотря на август, прикинут в кожаную жилетку. Жилетка была прошита коричневым шнурком.

Прозвище своё он приобрёл ещё в студенческие годы, когда заявился в женскую общагу в поварском наряде, с кастрюлей, полной водки, которую разливал, соответственно, половником.

Сейчас он положил в пакет 0,7 – а девочке какой-то злобношипучий лимонад. Судя по всему, водку он собирался выпить один, хотя и так был хорош.

– Правда слушали мои песни? – строго, но довольно спросил он. – Ты там бывал? Наездами? Или по мужицкому делу?

– По мужицкому по делу, – ответил я.

– Пойдём ко мне, выпьем вместе, – тут же предложил он. – Мы здесь живём, – и кивнул себе за плечо. – У меня квартира.

Блондинка Половника не справилась с лимонадом, и он своими толстыми пальцами открыл бутылку – которая тут же сплюнула отвратительной жёлтой жидкостью ему на живот.

Пальцы его казались настолько толстыми, что оставалось неясным, как он ими зажимает аккорды на гитаре: указательный покрывает две струны, средний ещё три.

Впрочем, любым пальцем Половника можно было сразу зажать ля мажор на втором ладу.

Квартирка у него была двухкомнатная, аккуратная, по-женски ухоженная: вешалочки, плиточки, нигде ни пылиночки.

Половник, без экскурсий и сантиментов, скинул жилетку и уселся за столик у окна, тут же приступив к пожиранию своего гигантского гамбургера, раз укус, два укус, немного соуса протекло на грудь, немного осталось на бороде. Блондинка очень бережно, как ребёнку, большой салфеткой отёрла ему сначала бороду, следом – уже в двух местах – майку.

«Майки Половнику, похоже, минут на двадцать хватает», – прикинул я.

Она подала нам рюмки, мне маленькую, ему – в полстакана объёмом; у него здесь, как в сказке про медведей, всё было самое крупное.

Мы выпили – почти не разговаривая, ни до глотка, ни после, – он так и не спросил, что за имя я ношу.

Вся эта ситуация забавным образом не смущала ни его, ни меня.

Блондинка была не очень приветлива со мной, но и неприветливой её посчитать было нельзя – она вела себя естественно: вот сходила за гамбургером и водкой, а вот мы все вместе пьём лимонад и водку.

Ме́ста за маленьким столиком для неё не осталось, и она то стояла, то прохаживалась; туфли перестали цокать: блондинка переобулась в домашние тапочки.

Я попросил Половника поставить его песни – он тут же согласился, а чего бы не поставить.

«Покажу, – сказал я ему, – какие мы слушали с бойцами».

«Вот эту, – сказал я спустя некоторое время, – слушали: про репродуктор, который на берёзе голосит».

«И вот эту, – наврал ещё чуть позже, – про мента, который напугал тебя выстрелом в воздух».

На самом деле, эту не слушали – просто я любил её больше всех остальных сочинений Половника.

Он кивал и жевал.

Я спросил у блондинки, какую песню с пластинок своего бородатого мужчины она любит больше всего.

Блондинка, не раздумывая, назвала самый вздорный и пошлый блюз Половника, там ещё были слова: «Милая, зачем ты дёргаешь его так неосторожно?»

Движимый мальчишеским любопытством, я улучил момент и заглянул в маленькую соседнюю комнатку, где, скорее всего, и случались время от времени события, вдохновлявшие на подобные блюзы. Там стояла их полутораспальная кровать – не очень понятно было, как эти двое там помещаются.