Семьдесят девятый элемент

— Иди, — говорю я, отвинчивая пробку. Пес усаживается, раскрывает пасть. Не касаясь горловиной фляжки пересохшего собачьего рта, принимаюсь лить воду, Мушук подхватывает струйку на лету, глотает, как человек.

— Скажи на милость. — Файка смеется.

— Нужда чему хочешь научит, — говорю с некоторой сентенциозностью и сам прикладываюсь к фляжке. Она сделана из брезента, вода проникает сквозь ткань, смачивает ее, испаряется, охлаждает сама себя.

— Дрыхни дальше, — говорю я Мушуку, раскрываю пикетажку и, демонстрируя Файке навыки, принимаюсь с ходу писать:

«29 августа 1964 г. Маршрут № 7 по Кара-саю. Обнажение № 7521.

В западном борту сая обнажаются окварцованные слюдисто-кварцевые песчаники светло-серого цвета, среднезернистые, массивные. Отмечены кварцевые прожилки средней частотой...»

— Видишь кварцевые про́жилки? — говорю Фае. — Подсчитай частоту. Соображаешь?

— А то нет, — Файка обижается.

Смотрю вслед и жалею, что посоветовал ей разоблачиться до трусов. Я видел Фаю больше в шароварах, в спецовке, считал ее толстой и неповоротливой, а сейчас обнаруживаю: она лишь осаниста, а вовсе не громоздка. Стройные ноги кажутся длиннее, чем они есть, потому что кофточку Фая не сняла, и верхняя половина туловища выглядит слегка кургузой.

— И мощность определи, — говорю вдогонку. Я мог бы определить сам, но я тренирую Фаю, и еще, пожалуй, я хочу, чтобы эта новая Фая была подальше от меня.

Орудую молотком, а Фая присела недалечко, я ощущаю в безветрии ее дыхание и запах ее кожи. Заставляю себя сосредоточиться, Фая сообщает данные, записываю в пикетажку:

«...3 на погонный метр, средней мощностью 5 —7 см, представленные молочно-белым, крупнокристаллическим кварцем с редкой видимой вкрапленностью сульфидов (галенит, пирит). Размеры кристаллов... »

Держу обломок кварца на ладони, отрывистым ударом раскалываю его, вытаскиваю лупу. Файка возится рядом, делает свое дело и молчит, это нравится мне: праздной болтовни во время работы не терплю, как, впрочем, и большинство геологов, привыкших захаживать площади в одиночку или с постоянным напарником, с которым все давно переговорено и нет нужды отвлекаться, тем более что на маршрутах всегда отчего-то хорошо думать, а говорить не хочется. Но сейчас мне приходит в голову, что, наверное, следовало бы поделиться с Файкой новостью, я услышал ее возле конторы, когда бегал поторопить машину: конторские любят похвастать осведомленностью.

К новости лично я отнесся вполне равнодушно: мне — все равно при сложившейся ситуации. Но было забавно глядеть на уклончивые глаза Марка и на то, как язык у него болтался чуть не снаружи, Марк прихватывал его зубами, чтобы не прорвалась до срока сенсация, Марк приберег сенсацию на вечер.

И мне сейчас захотелось выдать новость Файке — может быть, для того, чтобы ошарашить Файку и разрушить то смутное, что возникало меж нами, витая в перегретом воздухе Карая-сая. Но я подавил неправедный позыв к болтовне. Пусть сообщает Марк.

Фая орудовала угломером, диктовала данные о мощности кварца, иногда касалась плечом голого моего плеча, хотелось сказать ей: я ведь не статуя и не старец, не искушай понапрасну судьбу, но говорить это не хотелось, и мы оба делали вид, будто не замечаем коротких соприкосновений.

«Элементы залегания песчаников выдержанные, С.-В. 30, 20° ».

— Перекур, — говорю, разминая сигаретку, протягиваю пачку Фае, та отрицательно мотает головой. Валюсь на расстеленную рубаху. Сейчас Файка ляжет рядом, а это — ни к чему. Но Фая ложится поодаль, выбрав местечко, где песок чист и не колется выгоревшими остатками травы. Вижу Файкины чуть подкрашенные загаром ноги, закрываю глаза.

Но так сразу начинает клонить в сон, заставляю себя разжмуриться. Неподвижность моя обманула черепаху: успела подползти близко и сейчас, припав на плоскость панциря, смотрит усталыми двухсотлетними очами. Панцирь зеленый, будто замшелый, змеиная голова с зализанным лбом торчит из костяной рубахи. Поймать штуки три — получится отличный суп, вкуснейшая еда, не зря такую лопает разлагающаяся буржуазия. Дымент мастер его приготавливать, только вот возиться с черепахами противно, выдирать живьем из панциря. Правда, можно сунуть башкой в кастрюлю...

Вспоминаются Темкины стихи:

Очень просто: берешь черепаху за ногу,
И — в кипяток, головой вперед.
Черепаха побарахтается немного,
А потом отчего-то умрет.
И дело совсем не одной минуты
Разделать черепаху — всю, как есть,
Но самое трудное в черепашьем супе —
Это
Его съесть.

Темка — пижон, черепаший суп он уплетает, как пацан мороженое, но ради красного словца Залужный что угодно может сказать.