Семьдесят минуло: дневники. 1965–1970

Мы смогли сойти на берег только на несколько дополуденных часов. Свидание с тропиками носит архаические черты, не во всемирно-историческом, а в историко-геологическом смысле: оно наполовину печально, наполовину проникнуто грезой, как будто так когда-то выглядела родина. Там, где климат для дерева какао благоприятен, чувствуется великое вегетативное удовольствие. Лист банана, могучий и все же почти еще желтый, вырос, должно быть, за ночь. Musa paradisiaca[421]. Гибискус, крупнее, чем я когда-нибудь видел; красные листья сложились в чаши. То же относится к королевской пальме, бамбуку, индийской канне. Вверх по склонам в бродящей земле очень плотным строем тянутся бананы. Перед виллами оба их родственника: стрелиция, пестрая, как голова попугая, и дерево путешественников с его гигантским веером. Произнося здесь «Да будет!», Иегова, видимо, пребывал в прекрасном настроении.

В палисадниках в глаза бросается высокая лилиецветная парадизея, которой, видимо, отдают предпочтение из-за ее пьянящего аромата; далее — богатство цветов мальвы[422], климат, похоже, особенно благоприятен для всего семейства. Впрочем, мне лишь недавно в саду Вильфлингена открылось, хотя я часто наблюдал их обоих, что гибискус должен относиться к мальвам, — уже из-за странного образования пола: мужские органы прикрепляются к женскому в виде наростов.

«Велика Диана эфесская!»[423] Мне это пришло в голову, не только при виде могучих цветков гибискуса с их рафинированным устройством для перекрестного опыления, но и деревьев папайи, вокруг ствола которых, подобно желтым воланам грудей, свисали тяжелые плоды.

На одно мгновение, точно воздушный змей на нитке, над канной завис желтый мотылек. Мысль: если бы я сейчас фотографировал, снимок напомнил бы мне о мгновении; смыкая веки, я вбираю его содержание.

* * *

На площадях памятники, посвященные первооткрывателям острова. Мы вошли в две церкви. Стены, той, что побольше, до высоты человеческого роста были украшены не очень старыми, но со вкусом сделанными azulejos[424]. Остановки, крещение в Иордане, головы ангелов, обрамленные пальметтами. Перед алтарем черный как смоль святой с белым младенцем Иисусом на руках. Меньшая церковь была, напротив, довольно варварской; алюминиевого цвета колоны завивались вверх к потолку.

Снаружи нас встретил туземный служка, одетый в белое, с пробковым шлемом, золотыми зубами и дождевым зонтом. Он поинтересовался нашей национальностью и, услышав, что мы alemanhos[425], залился нескончаемым смехом, продолжавшимся до самой церкви. Мне кажется, он увидел в нас первых представителей вида, о котором слышал сумасшедшие вещи.

* * *

На крытом рынке кроме нас не было видно ни единого белого. Гул голосов сливался в высоте, как будто щебетал легион ласточек. На полу были разложены фрукты стоящих на коленях торговок: папайя, авокадо, бананы, кокосовые орехи и едва ли меньшие по размеру грейпфруты, а также сахарный тростник. Дьявольски острая паприка, не крупнее кукурузного зернышка, должно быть, относилась к товарам повседневного спроса; повсюду кучками лежали маленькие зеленые стручки, между которыми то там, то здесь ярко вспыхивал один красный.

Снаружи у выхода покупателя ждали две гигантские черепахи; они лежали на спине в горячем песке. То, что они еще живы, можно было распознать только по тому, что они без конца медленно поднимали и опускали хвосты; метроном в Саду пыток[426].

Женщины носили тяжести, а также мелкие предметы на голове. Мужчины, сдается, ни одной не пропускали, почти каждая вторая проходила мимо беременная. Либо здесь была высокая смертность, либо траур длился долго; я заключил это из того, что преобладали иссиня-черные платья. Из-за того, что его оттеняет темная кожа, оно начинает мерцать, словно бы оживая.

Потом мы поднялись в деревню, к группе наполовину скрытых в банановых зарослях хижин, напоминавших ящики для сигар. Перед одной сидела полуголая черная женщина с близняшками на груди. Musa paradisiaca.

Откуда во время таких хождений может возникать чувство предела, охватывающее нас, когда все начинает «соответствовать»? «Дальше тебе не надо идти».

ЛУАНДА, 23 ОКТЯБРЯ 1966 ГОДА

Утром мы причалили в гавани Луанды. Франци Штауффенберг[427] встретил нас. Мы поехали с ним в гостиницу и сразу после этого на илья[428], длинную и узкую косу, о которую разбивается атлантический прибой. Португальцы в двух местах связали ее дамбами с сушей — у центра города и напротив старого форта Сан-Мигуэль. Таким образом, она доступна для транспорта и особенно популярна у горожан из-за расположенных вдоль морского берега ресторанчиков. Рыба, устрицы и крабы здесь попадают в заведения свежими, прямо из моря. Прежде Илья была заселена только иноплеменными рыбаками, которые и теперь еще обособленно живут в своих хижинах. От них, забрасывающих невод (axiluanda), и получил город свое название.