Семьдесят минуло: дневники. 1965–1970

Местоположение с его видом на дикую местность великолепно — по сравнению, например, с обстановкой у Кросигков, которая выдержана, скорее, в простом стиле прусской помещичьей усадьбы. Название Тумба Гранде указывает на святилище.

Разговоры сначала, естественно, о дожде, потом об охоте. Хозяин дома был, похоже, доволен и тем, и другим; я услыхал между прочим, что он в свое время ефрейтором водил грузовик на Кавказе.

Он не любит, когда негры дарят ему мясо. «Они таким образом откупаются. „Я дал тебе мясо — теперь я возьму мясо от тебя“».

Потом о каверзном вопросе Смидта ван Дунге. Тот факт, что негр может тридцать лет хранить верность и потом стать врагом, можно понять только из сущности господства. Он сохраняет верность, пока существует господство. Он начинает думать о собственной шкуре, когда господин выбит из седла. Мораль перед физикой отступает; это не похвально, но человечно.

Перекличка с Джозефом Конрадом: «В двадцатые годы в страну прибыли разогнанные дворяне. Каждого десятого скосило пьянство и желтая лихорадка. Но несколько чудаков выжило».

* * *

Запоздно обратно в Килумбо. Животные еще не привыкли к фарам. Какая-то пестрая ночная птица порхала за стеклами; впереди нас по дороге, захваченные лучом, бежали кустарниковые зайцы[455]. Зеленые огоньки — внизу генетт[456], и один раз вверху, наверное, леопарда.

Ночью дождь — и хотя в нашей спальне капало, мы были довольны, поскольку здесь, на Килумбо, его очень давно не было.

* * *

Первое ознакомление с тесным переплетением масштабного земледелия, охоты и аристократии оказалось поучительным: жизнь в замках бегства. За конкистадорами последовали колонизаторы, и с ними же это заканчивается; даже Конго и Амазонка истощаются. На полюсах — астрономические обсерватории. Чтобы утолить себя, жажда пространства вынуждена искать новые цели.

Не забывать собственной позиции на краях исчезающего мира богов и муз, дикой местности и войны, старых деревьев и «туч дичи» — мира, который рабочий посредством техники лишает своего смысла. И опять же согласие на метаисторически неизбежное — изменение и в надеждах тоже.

По поводу выбеливания[457]: спор о том, просвечивают ли старые образы или площадь покрывают новые, ведет мимо суверенности атомов.

КИЛУМБО, 27 ОКТЯБРЯ 1966 ГОДА

Мы прошлись по Тропе мартышек и присмотрели себе добычу. Скакунов, четыре вида, я определил с первого взгляда. Подробности в энтомологическом журнале, который служит мне также гербарием и быстро заполняется. На запрудной стене агамы колонистов[458]; самцы гоняли самок — время от времени они застывали на солнце и покачивали огненно-красными головами. Я нашел подтверждение сведениям авторов: животное не робко, но и не очень доверчиво. Во всяком случае, оно позволяет хорошо себя рассмотреть.

После полудня проливной дождь, что обрадовало Франци Штауффенберга, который вскоре после этого с одним другом уехал на юг; они собирались привезти оттуда жен черных рабочих. Мы остались одни с неграми, а было их хорошо за сотню.

КИЛУМБО, 28 ОКТЯБРЯ 1966 ГОДА

Сегодня с сачками на Дороге мартышек. Молодой негр, Аугушту Фелипе, сопровождал нас в качестве помощника в ловле. Он взялся за дело с раннего утра и принес мне хамелеона, очаровательного зверька с кожей из тончайшего и черного, как смоль, сафьяна. По нему была рассыпана щепотка бирюзовой пыли. Я взял его и тайком опять отпустил на свободу, чтобы негры его не убили. Они считают его ядовитым и изумляются, когда я беру его в руки.

Франци и Манфред фон Керпер возвратились поздно. Мы еще долго сидели за vinho verde на террасе, под оглушительный концерт лягушек из плавательного бассейна.

КИЛУМБО, 29 ОКТЯБРЯ 1966 ГОДА

Франци и Манфред поехали в Луанду; они, похоже, привлекли к себе внимание транспортировкой женщин. Такие перевозки требуют разрешения.

Началось цветение кофе. Цветки покрывают веточки белыми брыжами; их пьянящий аромат привлекает рои дневных и ночных мотыльков.

Общительная жизнь заразительна. Вечером мы были на празднике урожая на огромной ферме Кронхаймера. У него и в Южной Африке есть владение. Он уже в Германии был крупным хозяином и вовремя эмигрировал. Супружеская чета принимала нас, стоя за стойкой домашнего бара; присутствовал также сын, врач в охваченной проказой деревне. Подъехали и наши новые знакомые, которых мы навещали на их плантациях.

Снаружи празднично собрались негры; они до утра без устали танцевали батуку при свете костра, на котором настраивались барабаны. Это было ритмичное проталкивание к центру и затем снова обратно. При этом я вспомнил ночной танец японцев в Никко — здесь было больше смутности, а также животного страха.