Семьдесят минуло: дневники. 1965–1970

«Дорогой друг Пляр[579], то, что Вам удалось отвоевать у своего гриппа письмо от i октября, очень мило с Вашей стороны и, хочется надеяться, не повлекло для Вас неблагоприятных последствий. Я имею обыкновение в подобных случаях пользоваться пером; читать и писать в постели я нахожу особенно приятным.

Осенним гриппам, которые прежде, и особенно после моего ранения в легкое, порой сильно меня ослабляли, я пытаюсь противостоять тем, что круглый год купаюсь в холодной воде. Избежать, конечно, удается не всякого гриппа, поскольку некоторые являются по своей природе заразными. Но и они тоже сильно сглаживаются закалкой.

Я с удовольствием и переводил бы в постели. Вероятно, вы в этом мне подражаете, даже если остаетесь в кровати уже не по болезни, а из чистого наслаждения. Я даже надеюсь, что кое-что от Вашего домашнего уюта отражается в переводе — тогда вещь выигрывает благодаря collaboration[580].

Вы поставили восклицательный знак после слова Deveria. Я предполагаю, что художником изящно-развратных картин, которые когда-то попадались мне на глаза, был не Эжен, а его брат Ашиль Девериа[581]. Он особенно прославился портретами актрис, издал даже "Историческую женскую галерею". По стилю эти картины, которые я упоминал также в "Опасной встрече"[582], напомнили мне "Мемуары певицы", приписываемые Генриетте Зонтаг[583], за что, впрочем, я не могу ручаться. Младшего брата этой Зонтаг, замечу, видел актером в Ганноверском придворном театре еще мой дедушка. Он, кажется, с непревзойденным комизмом играл бонвиванов — похоже, это в семье сохранилось.

Я изымаю Ваши примечания к опечатке "Katura maxima…", потому что у Вас находится сигнальный экземпляр, тогда как в моих фрагментах эта неточность уже исправлена. Зато на стр. 330 я обнаружил перестановку строк, которая, однако, поскольку я приостановил печать, осталась лишь в части тиража. Это, естественно, принесло издержки издательству. В подобных вещах я не жалею усилий и нахожу поддержку также у моей taurillon[584], у которой нет недостатка в издательском опыте. Я прорабатываю типограмму, которую сам отпечатал на машинке, и читаю первую корректуру. Верстку, а также сверку читает только Штирляйн. И если затем в первом пробном экземпляре обнаруживается подобный салат из строк, это особенно сердит. Он возникает потому, что печатник пропускает предложения и потом восстанавливает их по своему разумению. У меня вообще аллергия на думающих наборщиков, а также на таких, которые в своем всезнайстве апеллируют к словарям.

* * *

Козерог должен быть представлен стойкими, сухими, гарантирующими существующий порядок характерами. Типичным Козерогом считается Гинденбург. Вы ведь знаете, что астрологами я восхищаюсь скорее издалека.

Сердечный привет от моего дома Вашему. И не вставайте слишком рано с постели, ибо, во-первых, запущенный грипп — вещь крайне неприятная, а во-вторых, кровать — такое надежное убежище. "Господин профессор болен" — это лучшее средство от незваных гостей».

ВИЛЬФЛИНГЕН, 19 ОКТЯБРЯ 1967 ГОДА

Опыление померанцевого деревца на подоконнике. Золотистая пыльца прилипает к кончику волосяной кисточки, которой я касаюсь сверкающей выпуклости пестика; вскоре нежное, луноцветное рыльце опухнет.

ВИЛЬФЛИНГЕН, 1 НОЯБРЯ 1967 ГОДА

Доктору Георгу Фраю: «Большое спасибо за великолепных Heliocopris[585], которые прибыли сейчас из Вашего музея, после того, как я безуспешно высматривал их в Египте. То обстоятельство, что Вы посвящаете особое внимание крупным Coprophaga[586], я могу хорошо понять. Как буйволы, слоны и носороги среди млекопитающих, они являются крупным зверем среди жесткокрылых насекомых, и это подтверждают разнообразные сходства, касательно не только внешней формы и образа жизни, но и биотопа. Это мне стало по-настоящему ясно год назад в Анголе, когда мы следовали за буйволами и налетели крупные, шелковисто-зеленые скарабеи.

Поскольку животные эти так хорошо известны, я едва ли могу надеяться, что однажды увижу свое имя связанным с одним из их прекрасных видов. Если кто-то из Ваших сотрудников систематизирует это либо иное семейство, я охотно пришлю ряд пород из своих палеоарктических запасов для определения. Экзотов я собираю лишь для того, чтобы дарить их, хотя охоте и наблюдению в тропиках предавался со страстью. Вообще, я рассматриваю свое собрание только как пересыльный лагерь, фонды которого в один прекрасный день отправятся в какой-нибудь музей.

Господин Оке, которому я пожертвовал моих Gyrinidae[587], полагает, что в Либоло можно найти еще много неизвестного. В научном материале, который я на самом деле выудил преимущественно в плавательном бассейне Франца фон Штауффенберга, вероятно, есть по крайней мере несколько новых разновидностей. Стало быть, я должен еще раз съездить туда, пока это еще возможно для европейца».

ВИЛЬФЛИНГЕН, 9 НОЯБРЯ 1967 ГОДА