Семьдесят минуло: дневники. 1965–1970

— Они все никак не найдут глаз, который потерял здесь Нельсон, — так выразился месье Пьер. Я, впрочем, заметил у него одну черту, которую мне приходилось наблюдать и на других островах: он переходил на шепот, если в пределах слышимости оказывались иностранцы. На Сицилии, где это ставшее второй натурой недоверие, вероятно, развито наиболее ярко, можно увидеть крестьян, объясняющихся между собой исключительно мимикой и жестами пальцев.

С флагами и плакатами прошла толпа демонстрантов; они уже издалека возвестили о себе хоровым скандированием и трещотками. Это были корсиканцы, которые вовсе не собирались бастовать, а наоборот, призывали к протесту против забастовки, а именно забастовки летного персонала «Эр Франс», поскольку она грозила прервать воздушное сообщение с островом и вместе с ним подпитывающий приток туристов. Мы прочитали на плакатах и услышали от кричащих хором: «A bas le monopole français!»[345] Подразумевалась транспортная монополия. Если месье Пьер не рассказывал нам сказки, то эти трудности обычно повторяются ежегодно с началом сезона — и руку к этому прилагали владельцы отелей на Лазурном берегу.

Здесь протестовали простые люди, которые чувствовали исходящую для них угрозу, они понимали, что лов рыбы для них задержится из-за чужого противодействия. Картина снова показала, что забастовка изменяет свое значение в той мере, в какой рабочий характер прорывает и нивелирует старые порядки.

Как всегда в таких случаях, в шествии участвовали типы, никакого отношения к этому делу не имеющие, но находившие себе развлечение в самой толкотне. Среди них молодые девушки с букетами цветов и курортники, которые либо подоспели с пляжа, либо не меняли свой легкий костюм в течение всего дня. Вид их в каком-нибудь прокуроре 1910 года вызвал бы ярость преследования. Они проходили мимо в похожих на рубашку или пижаму одеяниях, некоторые даже в бикини, другие в шортах, едва заслуживающих этого названия, поскольку укорачивать на ногах было больше нечего. Прежде считалось кошмаром вдруг оказаться чьим-то злым колдовством почти раздетым в людской толпе. Но сегодня это больше никого не смущает. Было бы прекрасно, если бы здесь в качестве образцов физического совершенства шествовали обнаженные боги.

Удивительна противоположность между неряшливым облачением и совершенством оптического снаряжения. За искусные автоматы, которые почти каждый из этих легко одетых людей таскал у себя на груди или у бедра, он выложил, вероятно, в сто раз больше, чем за свой текстиль. Аморфный коллектив развивает органы необычной прецизионности и драгоценности. К тому же существует опасение, что однажды все закончится кристаллизацией.

Поскольку и обратный путь месье Пьер проделал в лихом темпе, мы подоспели в «Коломбо» прямо к ужину.

ВИЛЬФЛИНГЕН, 14/15 ИЮНЯ 1966 ГОДА

Нам пришлось спешно попрощаться; домой нас позвало известие о смерти. Таким образом, нам не удалось посетить северную часть острова, виноградный край, а также местность вокруг Порто Веккьо, как мы планировали. Но когда-нибудь мы с удовольствием вернемся сюда еще раз.

Ввиду забастовки выбраться отсюда оказалось непросто. Мы основательно застряли на острове, оказались embouteillés[346] и должны были просочиться через бутылочное горлышко. Зажатые в клещи, мы смогли увидеть обратную сторону островного мира, которую приезжий обычно не замечает, — тесные узы, связывающие всех местных жителей. Стоит только одному чего-то добиться, как сразу находится дело для каждого, а в любом затруднительном положении выручает друг, деверь, доверенное лицо.

Так получилось с нами. Наш хозяин, синьор Милелли, сел к телефону; у него был compére[347] в аэропорту. Тот, не поднимая тарифа, выписал нам свидетельства. Дядя синьора Милелли рано утром повез нас в Аяччо. Быстрее покинуть остров мы просто не могли; а вот в противном случае пришлось бы потерять несколько дней.

Но не следовало забывать и о скрытой причине такого удачного исхода: нашего присутствия требовали мертвые. Об этом можно только догадываться; особенно сильно я ощутил это тогда на Кавказе, когда пришло известие о тяжелой болезни отца. Я приготовился к бесконечному путешествию по железной дороге и уже сидел в поезде, как его неожиданно отменили, поскольку сообщение с Ростовом оказалось прерванным. За ужином мне передали от Кляйста[348] и, как будто между прочим, «мой» авиабилет. Отец умер, когда я ехал в Армавир. Мне привиделось его преображенное лицо[349]. Ровно за год до того оно мне приснилось в Париже. Проснувшись среди ночи, я записал себе день и час.

В таких случаях нас должна удивлять не точность даты. Скорее следует видеть в ней подтверждение того, что календарный год обладает реальностью, превосходящей астрономические расчеты.