Семейная хроника

Как и Калуга, Орел за три с половиной военных месяца очень изменился. От тихого провинциального города, где еще не так давно пребывал «августейший невидимка», не осталось и следа: не было ни генерала Блохина, ни черниговских гусар, губернатора Андреевского сменил вице-губернатор Николай Павлович Галахов. Проходя с Борисом по орловским улицам в поисках тургеневских мест или сидя с ним за столиком ресторана в «Белграде» (вино лилось рекой!), я видела множество чуждых Орлу людей. Сдвинутые со своих мест, они с тайной тревогой, скрытой под явным воодушевлением, спешили к новым местам, где их вряд ли ждало что-либо хорошее.

Я тоже испытывала беспокойство, предвидя, что Борис недолго усидит в осточертевшем ему поезде. Он ежедневно ссорился с Полубогатовым и писал куда-то рапорта, прося о переводе в какое-нибудь другое место. К тому же кочевой образ жизни (при полном неумении Бориса обращаться с деньгами) пагубно отражался на нашем бюджете, в котором возникали неожиданные бреши. Бреши эти восполнялись, как только управление материальными делами переходило ко мне, и образовывались вновь, как только деньги попадали в руки Бориса.

По тому времени, когда золотые монеты едва только начали выходить из обращения, нам вполне могло хватать нашего ежемесячного денежного рациона, который слагался из: 170 рублей сохранившегося за Борисом жалованья по Тарусе; 135 рублей, аккуратно высылаемых мне родными; того, что получал Борис по военной должности, и еще какой-то небольшой суммы, которую получала я в московских Крутицких казармах как жена мобилизованного офицера.

Но для этого следовало прекратить разъезды и привести жизнь к одному знаменателю. Это и случилось, когда в поезде № 39 получили приказ о том, что «гвардии поручик Аксаков переводится в распоряжение Московского военного округа». Дальнейшие действия Московского военного округа выразились в назначении поручика Аксакова командиром одной из рот 56-го запасного полка, 1-й батальон которого стоял в Кремле, а три остальных — в казармах ушедшего на фронт Самогитского гренадерского полка на Покровском бульваре.

Все складывалось прекрасно (во всяком случае, с моей точки зрения!), и жизнь приводилась к одному знаменателю. Сознавая важность положения людей военнообязанных, мы решили до весны не обзаводиться постоянной квартирой и поселились в меблированных комнатах «Княжий двор» на Волхонке. Это местожительство оказалось удобно тем, что находилось близко от кремлевских казарм, места службы Бориса. Я тоже была некоторым образом связана с Кремлем, так как с момента прибытия в Москву начала работать на складе Красного Креста, организованном великой княгиней Елизаветой Федоровной в Николаевском дворце. Отдел, в котором я числилась, ведал раздачей в пошивку скроенного белья и приемом готовой продукции.

Как мне теперь кажется, серьезно работали только заведующие отделом (Княжевич и Вельяминова), рядовой же состав был текуч и малопродуктивен (дань современной терминологии!). Около дам вертелись молодые люди в форме уполномоченных Красного Креста — среди них катковский лицеист Бартенев, внук известного издателя «Русского Архива» (юноша с дегенеративной формой лба, незаурядными умственными способностями — в семнадцать лет он уже вел все дела издательства — и громадным честолюбием). Я с ним была очень мало знакома, но это не помешало ему предпринять шаг, потребовавший больших затрат энергии и не оправдавший возложенных на него надежд.

В описываемое мною время мама находилась одна в Попелеве. Темным ненастным вечером раздается стук в ворота и… появляется Бартенев, которого она видела раза два в жизни. Разговор он начинает с того, что «имеет удовольствие встречать Татьяну Александровну на складе, где Татьяна Александровна пользуется всеобщим уважением, настолько всеобщим, что появились даже стихи: „И любовью одинаковой все сердца горят к Аксаковой“». (Думаю, что это сочинено было самим Бартеневым по дороге.) На этом кончилась прелюдия. Главная часть заключалась в том, что, «зная об имеющихся прекрасных отношениях с Михаилом Александровичем, он решил просить матушку „прелестной Татьяны Александровны“ дать ему рекомендательное письмо к великому князю для устройства при нем в качестве…» Я не помню теперь, в качестве чего!

При всей своей нелюбви отказывать людям в их просьбах, мама была возмущена подобным нахальством, и Бартенев уехал не солоно хлебавши.

Тут мне хочется сказать о том, что делали зимою 1914–1915 года те члены нашей семьи, которые находились в допризывном состоянии.

1. Шурик под влиянием отца умерил свой патриотический пыл и кончал курс лицея.