Семейная хроника

За колючей проволокой пересыльного пункта «Кировская Просница» Лев Владимирович встретился с бывшим сторожем нашей больницы Гаврилой Соломатовым. Этот Ганя, дежуря ночью, подходил иногда к окну моей каморки с печкой-саркофагом и вел со мной беседы, вспоминая все пережитое во время войны. Рассказывая о своем ранении, он как-то раз снял шапку и попросил убедиться в том, что у него отсутствует большой кусок черепа. Под рукой у меня, действительно, вместо кости оказалось что-то мягкое. И вот с этим Ганей, хорошим слесарем, рыбаком и, конечно, пьяницей, произошло несчастье. Во время его очередного «дичанья» жена спряталась у соседа. Гаврила ворвался в дом и стал требовать у хозяина выдачи жены. Когда последний отказался это сделать, Ганя ударил его ножом в грудь, потом подал хозяину тот же нож, распахнул телогрейку и сказал: «Ну, теперь бей меня!» Однако бедный Салмин, тихий, степенный человек, никак не реагировал на это предложение: нож попал ему в сердце и через несколько минут он скончался. Соломатов тут же побежал в больницу, заявил, что убил человека, получил 10 лет заключения и оказался в одном лагере с Львом Владимировичем.

В письме от 3 марта Лев Владимирович пишет:

«Шлю Вам два поклона от наших общих знакомых: первый — от Вашего ученика Геры Кашина, юного радиста, попавшего на короткий срок за хулиганство. Второй поклон посылаю Вам с очень серьезным лицом. Он от работника больницы с искусственным черепом (вечно забываю его фамилию). Вы бы сделали доброе дело, если бы написали ему лично или через меня. Он в состоянии тяжелого морального шока. Думаю, что люди с искусственным черепом очень эррективны и в этом лежит причина этого ужасного убийства. Но так или иначе, человечность велит его морально поддержать, и он очень просил меня „что-нибудь Вам про него написать“, и даже, кажется, со слезами на глазах. Он очень нуждается материально».

В начале апреля 1955 года Льва Владимировича перевели из Кировской области в Центральную Россию, в колонию для преступников-инвалидов, находившуюся близ города Плавска (между Тулой и Орлом).

В письме от 20 апреля он пишет:

«Накануне моего отъезда ко мне явился наш общий знакомый с проломленным черепом и, заливаясь слезами, уведомил, что им получен от Вас перевод (на 25 руб.). Я связываю этот перевод с моим письмом к Вам об этом человеке. Поэтому я жду Вашего письма, столь мне морально дорогого. Но главное — мне хочется поблагодарить Вас за то, что я увидел живые, человеческие слезы на глазах убийцы. Эти слезы куда убедительнее и исправительнее, чем всякие иные исправительные мероприятия, в каких бы дозах они ни преподносились.

О быте здешнем написать пока ничего не могу, так как приехал лишь два дня тому назад. Живой пейзаж состоит из безногих, безруких, кривых, слепых, припадочных и прочих гвардейцев, вроде меня. Не могу сказать, чтобы это общество очень поднимало мой дух. Очень развита переверапия, что, по Павлову, обозначает болезнь верхней части головного мозга и выражается в безудержном повторении одних и тех же слов, фраз и мыслей».

Чтобы завершить рассказ о Соломатове, с которым у меня установилась более или менее продолжительная переписка, причем его письма начинались обращением: «Дорогая благодетельница и незабываемый шеф!», добавлю, что, несмотря на рабочие зачеты, он все еще досиживает свой срок в тюрьме.

Соседок с Больничной улицы явно шокировала моя переписка с убийцей, и они очень обиделись, когда я однажды высказала мысль, что он не более виновен, чем их Кольки и Ваньки, которые постоянно пускают в ход ножи. Ему только не повезло — ударь он немного выше или ниже, отделался бы пятнадцатью днями ареста, как их сыновья, и не испытывал бы угрызений совести.

В 1954 году, как известно, наступил «рассвет». Осужденные тройкой (по существу, никем не судимые) стали получать реабилитирующие справки, в которых указывалось, что их дела более чем десятилетней давности «прекращаются за отсутствием состава преступления». В отношении осужденных трибуналом так поступать было неудобно, так как их все-таки судили. Перед ними молча открывали двери мест заключения и предлагали идти на все четыре стороны за исключением Москвы и ее окрестностей.

Так произошло и с Львом Владимировичем. В конце 1955 года он был выпущен за вахту и, так как ехать ему было некуда, поселился тут же в Плавске на частной квартире. Пользуясь тем, что в 1955 году я была реабилитирована и получила свободу передвижения, два раза я навестила его в этом маленьком городе, находящемся в тургеневских местах. (Плавск — это переименованное село Сергиевское, отстоящее в нескольких десятках верст от Спасского-Лутовинова, на его постоялом дворе происходило соревнование певцов из «Записок охотника».)