Семейная хроника

Месье Бигурдан провел меня вперед, и я отчетливо запомнила яркий весенний день, громадную толпу народа, наводнившую Пречистенский бульвар в ту минуту, когда зеленое полотно, скрывавшее скульптуру Андреева, упало на землю и нашим взорам предстала возвышающаяся над кубическим цоколем унылая фигура Николая Васильевича. Трактовка сюжета была для того времени новаторской, и памятник встретил весьма неблагоприятный прием у широкой публики. Фигуру, закутанную в плащ, сравнивали с летучей мышью, с вороной – словом, насмешкам не было конца. Отдельные голоса критиковали местоположение памятника и доказывали, что, если бы тыл скульптуры был защищен каким-нибудь зданием, впечатление было бы иным. Красота барельефов, изображающих гоголевских персонажей, никем не оспаривалась, но лишь немногие тонкие ценители считали, что это, быть может, не совсем удачное произведение Андреева в целом значительно превосходит остальные бездарные московские памятники, череда которых завершилась в 1911 году опекушинским памятником Александру III.

С годами памятник Гоголю стал неотъемлемой принадлежностью Пречистенского бульвара, «вошел в быт», все к нему привыкли и перестали замечать то, что казалось странным в весенний день 1909 года. Благодетельная, смягчающая острые углы жизни, но и притупляющая сознание сила привычки примирила противоречия и… сдала дело в архив.

Вторая поездка за границу

Зима 1908–1909 годов отметила мою вторую поездку за границу. Наш «клан» в том же составе, как и в 1905 году, покинул на два месяца пределы отечества, следуя по пути Берлин – Мюнхен – Флоренция – Рим – Неаполь и обратно через Францию. Мне только что исполнилось пятнадцать лет, я и Сережа были в 7-м классе, я нацеливалась на золотую медаль. Пропустить два месяца занятий было известным риском, но я понадеялась на свои силы и убедила всех, что легко нагоню пропущенное.

В Петербурге, куда мы приехали, чтобы соединиться с бабушкой и дедушкой, Сережа поспешил показать мне новую достопримечательность города – открывшийся на Марсовом поле Скетинг-ринг, большой круглый балаган, где с утра до ночи под звуки оркестра, попеременно играющего «Шуми, Марица» (дань Балканской войне 1908 года) и «Mariette, ma p'tite Mariette», катался на роликах весь веселящийся Петербург. На галерее вокруг асфальтированной площадки стояли чайные столики, за линию которых я не рискнула спуститься, не будучи уверена в своих спортивных способностях.

Годом раньше у меня возникли поползновения покататься на коньках, но были пресечены. История этого предприятия такова: три раза в неделю за мной в гимназию заходила молодая англичанка miss Keefer. Мы должны были гулять, разговаривая по-английски, и иногда заходили на каток Александровского военного училища. Как только сын директора катковский лицеист Ванечка Лачинов замечал из окон своей квартиры наше появление, он надевал коньки, спускался на лед и, шепнув мне на ухо: «Невольно к этим берегам меня влечет неведомая сила», принимался давать мне уроки катанья на коньках или возить меня в кресле на полозьях.

Обнаружив сие, мама посмотрела на дело с практической точки зрения и сказала: «Пока затрачиваются деньги на то, чтобы Таня изучала английский язык, miss Keefer бездействует на скамейке, а Таня болтает с Лачиновым по-русски! Никаких катков больше не будет!» Так закончилась моя конькобежная карьера, не имевшая, кстати говоря, хороших перспектив. Я унаследовала от матери слабость связок в коленных суставах: правый сустав имел склонность сдвигаться с места (привычный вывих), причиняя нестерпимую боль.

Все вышесказанное не имеет никакого отношения к нашей поездке за границу, но поскольку была упомянута «неведомая сила», влекущая людей на каток, можно упомянуть и то, что незадолго до отъезда Сережа влюбился в какую-то сомнительную особу со скетинга и отравлял мне жизнь картинами «страданий молодого Вертера». Внешний вид Сережи на этом этапе его жизни был довольно смешной. При переезде границы он сменил гимназическую форму на серенький костюмчик, а фуражку – на котелок. Если добавить, что и то и другое он носить не умел, а для защиты глаз на нем красовались дымчатые очки, можно воссоздать образ, смахивающий на Мурзилку. Бабушка его высмеивала, но в ее самых безжалостных замечаниях сквозила уверенность, что этот гадкий утенок превратится со временем в лебедя.