Семейная хроника

Миновав быстро Берлин, мы остановились в Нюрнберге. Гостиница «Bairischer Hof» помещалась в старинном мрачном доме с узкими извилистыми коридорами, толстыми стенами и решетками на окнах. Моя комната находилась на верхнем этаже, и, прежде чем лечь спать, я долго смотрела на озаренные луной шиферные остроконечные крыши с целым лесом вздымающихся в светлое небо шпилей и завитков. Ночью мне приснился такой страшный сон, что я опрометью помчалась в мамину комнату и просидела там до утра. Сон этот представлял вариант сказки о Щелкунчике (в детстве я боялась этой сказки). Щелкунчик, сопровождаемый крысами, наступал на меня и говорил: «Я нюрнбергская заводная игрушка!» И весь страх заключался в том, что он был автоматом.

На следующий день я оскандалилась еще больше: после посещения дома-музея Дюрера мы отправились в замок, стоявший на горе за чертой города. Осмотрев залы и дворы и подивившись пробитому в скале необычайно глубокому колодцу (вода летит до дна более двух минут), мы зашли в башню с различными орудиями пыток. Словоохотливый гид, показывая нам свои жуткие экспонаты, подвел нас к знаменитой Железной Деве – подобию женской фигуры, в недра которой заключалась жертва, после чего в эту жертву со всех сторон вонзались узкие длинные ножи. В то время как гид описывал действие этого механизма, раздался глухой звук: это я без сознания упала – сначала на подоконник, а потом к подножию Железной Девы. После чего была вытащена во двор и полита водой из исторического колодца.

Мрачные впечатления от Нюрнберга сгладились двухдневным пребыванием в приветливом Мюнхене. Проходя по залам Пинакотеки, мы старались не задерживаться перед средневековыми лубками, изображающими злых духов с толстыми животами, перепончатыми крыльями, когтями и хвостами, искушающих или мучающих грешников, и поскорее переходили к трогательным мадоннам и прекрасным дамам Возрождения. Очень мне понравился парк, длинной полоской идущий вдоль изумрудного Изара, и я оценила искусство немцев в использовании плакучих деревьев, различных кустарников и водных пространств для создания прелестных парковых ландшафтов.

Ослепительным солнечным утром мы пересекли швейцарскую границу в Куфштейне. Помню необычайно чистый воздух и горки красных апельсинов-корольков в буфете станции, оповещающих о близости Италии.

Подъезжая к Симплону, мы жадно всматривались в очертания снежных гор, но, откровенно говоря, самые величественные картины природы в ее чистом виде, когда в эти картины не вмешается ни один штрих человеческого творчества, оставляют меня равнодушной. Мысль эта так хорошо выражена Гоголем при описании плюшкинского сада, что мне на эту тему распространяться не приходится!

На итальянской границе меня ожидал сюрприз: когда нас окружили носильщики и таможенные чиновники, из уст Сережи полилась итальянская речь. Оказывается, помня, какие неприятности нам доставило незнание этого языка в прошлую поездку, когда мы растерялись на Миланском вокзале, бабушка пригласила служащего итальянского посольства синьора Нардучи в качестве учителя, и Сережа, весьма способный к языкам, в несколько месяцев овладел итальянской разговорной речью. Свои познания он скрывал от меня до поры до времени, чтобы ошеломить на итальянской границе.

Знакомая мне по первому путешествию Венеция вновь очаровала меня. Примерно в то же время у Львиного Столба стоял очарованный, как и я, Александр Блок и слагал в честь Прекрасной Дамы Венеции достойные ее красоты стихи:

На башне с песнею чугунной
Гиганты бьют полночный час

.Марк утопил в лагуне лунной
Узорный свой иконостас.

Из Венеции мы произвели кратковременную вылазку в Павию, прелестный городок, место упокоения святого Антония, помогающего людям находить потерянные вещи и утраченные привязанности. Сережа и дядя Коля съездили, кроме того, в Верону и привезли оттуда изображение гробницы Ромео и Джульетты. Существование этой гробницы приводит мне на память вопрос, заданный мне однажды в лагере: «Не встречали ли вы в Петербурге Анну Каренину, а если не вы, то, может быть, ваша мать?»

Маршрут нашего путешествия вел нас на юг. На одной из маленьких станций, вроде Орвието или Оспедалетто, в наше купе вошел молодой итальянец, бережно несший футляр со скрипкой. Через четверть часа мы уже знали, что этот юноша только что закончил консерваторию и теперь, перед началом своей музыкальной карьеры, как добрый католик, едет в Болонью испросить благословение святой Цецилии, покровительницы музыкантов. Рассказав все это, молодой человек задремал. Над его головой, на багажной сетке, лежал дедушкин портплед. Поезд шел быстро, и вагон бросало из стороны в сторону. На каком-то резком толчке ремешок, стягивающий боковой карман портпледа, лопнул и на музыканта посыпался дождь тонких листов бумаги «особого назначения». Сережа и я покатились со смеху, а бабушка тут же уверила музыканта, что это предвестники лавров, которые будут сыпаться на него во время его концертов.