Семейная реликвия. Месть нерукотворная

«Неваляшка прям какой-то, — подумала Ольга, прямо глядя перед собой в слегка замутненные карие глаза Максима Петровича. — А еще лучше: „ванька-встанька“ — вот кто он, а не педагог, не учитель».

Скрипучий, до ужаса противный голос Хвана становился все громче и невыносимей, сдавливая виски и заметно усиливая шум в ушах. Злость, не свойственная ей, заполняла все тело, всю душу. Кровь приливала к голове. Воздуха катастрофически не хватало. Ольга почувствовала, как краска начала заливать лицо:

«Что делать? — подумала она. — Встать и выйти из класса, хлопнув дверью? Или влепить мерзавцу пощечину и навсегда распрощаться со школой?»

Ни то ни другое в ее планы не вписывалось. А Хван тем временем продолжал торжествовать, глумиться. В самом конце его гадкой тирады Ольга уже просто не могла ручаться за себя и за свои дальнейшие поступки. Просто не выдерживала, не могла даже вздохнуть. Давление резко подскочило. Горло сдавило клещами, накатывала тошнота…

В эту минуту от приступа, казалось бы, неминуемой истерики ее спасла неожиданно прервавшая удушье трель новомодного будильника «Филипс» явно китайского производства, подаренного мужем недавно по случаю какого-то праздника. Как всегда, ровно в 7.30 из его нутра раздалась изрядно поднадоевшая за несколько месяцев мелодия «Полюшко-поле», через некоторое время плавно перешедшая в полюбившийся россиянам шлягер Олега Газманова: «Ты морячка, я моряк», не отвязывавшийся обычно чуть ли не весь день. Что в плохом настроении, что в хорошем — без разницы.

«Боже мой!» — открыв глаза, подумала Ольга, поняв наконец, что этот кошмар был всего лишь сном, да и только. Сном, который на удивление в последнее время она видела довольно часто. Сколько лет прошло… Школа. Математика. Хван. А до сих пор все это не выходит из головы.

Протерев руками глаза, Ольга мигом вскочила с постели, резко откинув теплое одеяло, спать под которым она любила даже жарким летом. Помчалась в ванную. Времени на сборы было не так уж много.

«Да, Максим Петрович, а медаль назло тебе я все-таки получила, — вспоминая ужасное сновидение и как бы убеждая саму себя, продолжала думать об этом Ольга. — Серебряную медаль. В аттестате всего одна четверка, и конечно же по математике».

С того времени много воды утекло. Много всякого было. Жизнь поворачивалась то темной стороной, то светлой, как в общем-то и у всех. Немало страшного и тяжелого пришлось за эти годы пережить. Но тот школьный страх и ужас перед математикой как был, так и остался неистребим в ее снах. И что самое необъяснимое: явление учителя Хвана с непроницаемым лицом, вибрирующим жестким голосом и свисавшей набок косой прядью жестких черных волос всегда повторялось накануне серьезных потрясений или изменений в ее жизни. Как будто Максим Петрович, как дьявол, язвительно улыбаясь одними уголками своего синегубого рта, готовил Ольге очередную гадость.

Резко сбросив с себя шелковую ночную рубашку, Ольга промчалась в столовую в чем мать родила и остановилась перед большим, чуть ли не в рост, зеркалом, висевшим напротив подаренной мужу картины, изображавшей большой букет полевых цветов, которая ей безумно нравилась. Как, впрочем, и ее зеркальное отражение.

«А что, для своих сорока четырех лет я девушка хоть куда! — внимательно оглядывая себя со всех сторон, подумала она. — Стройна. Высока. Красива. Румяна. Подтянута. Зря, что ль, гимнастикой каждое утро занимаюсь. Грудь пышная и высокая, как у совсем молодой девушки. То, что надо. Да и попка — любая двадцатилетняя позавидует».