Семейная реликвия. Месть нерукотворная

Когда невозмутимый Хван задал его в десятый раз, спокойный и всегда в жизни выдержанный и даже чересчур уравновешенный старший Петушков вдруг на глазах всех собравшихся в маленькой, душной, насквозь прокуренной комнатке буквально взорвался. Он налился краской, воздуха ему не хватало, тем более в задымленной атмосфере халупы с крошечным, с трудом пропускающим солнечный свет и плотно закрытым окном, выходящим во двор. Начав бешено жестикулировать, не обращая уже никакого внимания ни на Хвана, ни на других родителей, испуганно прижавшихся кучкой к побеленной известью стене, он яростно прокричал в лицо «корейцу», видимо, никогда до этого не произносимые им слова:

— Болван ты, Максим Петрович! Настоящий болван! Делай что хочешь. Я с тобой больше разговаривать, хоть застрелись, не буду. Настоящий болван. Вот кто ты. Думай что хочешь обо мне, но ты болван. Не нужны мне твои отметки. Подавись! Себе их поставь. Лечи и дальше собачатиной свой паршивый радикулит. Можешь даже совсем голым ходить. Что хочешь, то и делай. Подавись своими четверками. Я пошел. А ты пошел, подлец, сам знаешь куда. Не будь здесь женщины, я бы тебе сказал еще много чего, о чем ты не догадываешься.

С этими словами старший Петушков вышел на улицу. Тяжело вздохнул и мигом скрылся в машине, со страшной силой хлопнув при этом тяжелой задней дверцей. Вся компания, понурив головы, без звука проследовала за ним. Единственное, что все они услышали в открытую во двор скрипучую дверь комнатенки корейца в воцарившейся вдруг полной тишине, так это в очередной раз произнесенный абсолютно спокойным, как и прежде, Хваном вопрос:

— Как же вы меня нашли?

Все было кончено. Все трое, как были, так и остались с четверками по математике. О «серебре», а тем более о «золоте» они прекратили даже думать. Лето пошло насмарку. Пришлось вместо предполагаемого одного сдавать по полной программе все экзамены в вузы. Райкин, по словам Ольгиной подруги Самсоновой, и без медали поступил туда, куда и хотел — в мединститут в Новосибирске, стал известным хирургом, доктором медицинских наук, профессором, автором многих книг и учебников. Александров подался на стройфак в политехнический и к моменту встречи подруг возглавлял строительство реформированной Чубайсом ГЭС на Дальнем Востоке. Сашка же Петушков вынужден был навсегда зарыть в землю свой спортивный талант, став довольно посредственным математиком после окончания физмата университета.

Вот такая история вспомнилась Ольге сегодня утром, после ее жутковато-кошмарного цветного сновидения о Максиме Петровиче, ходящем с линейкой в руке по классу, а потом, как дьявол, сидящем на старом колченогом стуле в крошечной глинобитной мазанке, обмотанным радикулитным поясом из собачьей шерсти.

«Такого бы, конечно, ни я, ни мои родители, — подумала она, стоя под душем, — не позволили бы себе никогда даже в ужасном сне. Надо же. Перед кем унижаться? И за что, за несчастные отметки? Кого просить надумали? Хвана. Это же немыслимо. О таком нельзя даже без отвращения подумать».

Она воочию представила себе маленькую глиняную комнатку с побеленными известью стенами с одиноким столом посередине, где на качающемся, когда-то называемом венском стуле с изогнутой спинкой и твердым фанерным сиденьем одиноко сидел Максим Петрович в длинных, до колена, черных сатиновых трусах, опоясанный широченным бинтом из натуральной собачьей шерсти. Разминая скрюченными пальцами табак папироски «Беломор» и постукивая бумажным мундштуком по ничем не покрытому в пятнах столу, он как бы обращался к ней со своим единственным вопросом из совсем уж далекого времени. При этом, прямо глядя в Ольгино лицо своими узкими, затуманенными, слегка насмешливыми с поволокой глазами, предвещавшими какие-то очередные неприятности и гадости.

День предстоял ей сегодня-совсем непростой, а даже чрезмерно насыщенный многими серьезными событиями. Она это давно знала, заранее готовясь ко всему, что должно было произойти. А предстояло довольно многое. И не зря поэтому Хван со своей большой головой и свисавшей набок копной прямых, черных и всегда жирных волос, чуть ли не закрывавших его правый красноватый глаз, к этому времени давно покойный, явился сегодня ночью ей во сне. Так всегда у нее бывало. Сегодня не было исключением. В десять нужно было быть в МГУ. В альма-матер, на родном истфаке, Ольгу пригласили прочесть спецкурс выпускникам университета по современной историографии становления сталинского тоталитаризма в СССР. Днем — занятия со студентами в давным-давно ставшем своим техническом университете. А вечером — несколько чересчур ответственных встреч, от которых довольно многое зависело в дальнейшем.