Семейное дело

Ира ушла в комнату и вернулась с двумя мятыми бланками телеграмм.

Одна телеграмма приглашала на телефонные переговоры с Москвой.

Другая – уведомляла, что Вера подаёт на меня в суд.

– Тете Зое, почтальону, надоело таскать их нам каждый день, и она отдала их Лёньке Козыреву, соседу. Когда я вернулась от родителей, Лёнька забухал и забыл отдать. А когда узнал сегодня, что ты ушёл в Управление, вспомнил и принёс!

Ира виновато смотрела на меня.

Я порылся в шкафу и из пиджака, в котором ездил в Москву, достал телеграмму, которой меня вызвали на похороны. Номер почтового отделения на штемпеле совпадал с номером на уведомлении в суд. Обе телеграммы отправляли из одного отделения.

А вот на телеграмме Веры штемпель был иной. Похоже, сестра заподозрила неладное, решила позвонить и выяснить, что я затеваю.

– Вот тебе и мотив, как говорят у них, – растерянно пробормотал я.

– Может, они не узнают о телеграммах? – с надеждой спросила Ира.

Слезы покатились по её щекам. Я вздохнул:

– Узнают!

Во дворе доминошники дубасили по столу. Прохладная тень тучи накрыла землю. Ветер пошевелил мертвенно-вислые косицы ивы в парке.

Я успокоился: что должно было случиться, случилось, и ничего не поделаешь!

Первым делом, решил я, нужно было найти свидетелей с Лебяжьего. Затем порыться в архивах бабушки: в её письмах и фотографиях. Остались же у родителей родственники. Среди них мог быть «невидимка».

Я прикинул, куда определил старый чемодан с бумагами бабушки – либо на антресоли в кладовку, либо в наш старенький с бабушкой домишко за городом, либо, что хотелось менее всего – на свалку.

По письмам и рассказам очевидцев (приложение)

1

Орловский вышел из здания переговорного пункта и встал под навесом. Грело майское солнце. Среди прохожих мелькали первые смельчаки в рубашках с короткими рукавами. Домой не хотелось. В редакцию тоже.

В парке он присел на лавку у деревянной сцены. По выходным здесь играл оркестр.

Орловский забросил ногу на ногу. Подставил лицо теплу. И стал думать о Москве.

Месяц назад впервые за пять лет ему разрешили въезд в столицу. Он выбил командировку и поехал. Зачем? Он сам не знал. Мать умерла. Отец жил с другой женщиной. В их коммуналке. Для друзей Орловский был в прошлом.

Но Москва! Свобода! Он прилетел. Всё больше пьянея от счастья!

Метро! Люди! Жизнь, по которой он скучал! И когда произошло чудо – а иначе как чудом они это не называли! – он не удивился. В унылой толпе на Пушкинской Орловский увидел Валю, спускавшуюся по эскалатору. Он мгновение сомневался – окликнуть или нет? – и, подавив детскую «обидку» – не он, а она отступилась – окликнул.

С воем уходили поезда. Двое ошалевшие, переходили от лестницы к платформе и обратно; говорили, что он мог отвернуться и не заметить, она – замешкаться и пройти мимо; сбивались; смеялись, … а радость одна на двоих ширилась и ширилась в них.

В её по-детски распахнутых глазах уже не было надменности избалованного ребенка, но спокойствие женщины, которая знает, что жизнь не всегда то, что мечталось. Он с иронией говорил о прошлом. Она носила то, что не всем доступно. А он мял кроличью ушанку и стыдился своего старомодного клёша.

– Нет, Валь! – мямлил Орловский, за лямку поправляя сумку на плече. – Там твой отец. Опять всех подведу! – Но уйти, расстаться с ней не хватало сил.

– Кого ты подведешь? – хмыкнула. – Папу? Он о тебе вот только вспоминал!

– Наверно, слышал, что меня отпустят.

– А как же! – добродушно хихикнула. – У него ведь все мысли только о тебе!

Дома выпили за встречу. Поведали родителям «о чуде». Николай Федорович недоверчиво кривил рот. Инесса Ивановна тревожно поглядывала на мужа.

За полночь болтали у Вали. Её двухлетняя дочь спала в соседней комнате.

Их жизнь уместилась бы в абзац. Но не хватало ночи, чтобы пересказать минувшие семь лет, и они шёпотом, смеясь и дурачась, наперебой упивались восторгом.

– Я с первого дня, как вышла за него замуж, думала, когда это кончиться.

– А я думал, зачем я это сделал?

– После развода мы вернулись к папе. Володя, что же делать?

Они лежали притихшие. Из-за посветлевшей шторы в комнату заглядывало «завтра». Он гладил ладонью её спину и вдыхал аромат шампуня от её волос.

– Почему ты не приехал на год раньше?

– Не так! Почему я не подождал год? – поправил он.

– Папа сделает всё, что я попрошу.

– Я не смогу.

– Ты этим людям ничего не должен. Я не о твоей семье.

– Я понял. – И с неприязнью. – Я ненавижу этих… Продажные ничто!

– Не надо, не хочу о них! Запомни лишь, что мне теперь без тебя никак!

За шутливым тоном к привычной твёрдости в ней прибавилась властность.

И мучимые ненасытной жаждой счастья, они снова пили восторг друг другом.

Утром Инесса Ивановна деликатно определила его обуви место на полке.

…Орловский встряхнулся от грёз и придирчиво обвёл взглядом деревянные избы с палисадниками; не вспаханные огороды (из памяти протиснулось забытое ахматовское «еще струится холодок, но с парника сняты рогожи»); крыши, выглядывавшие из-за нежной зелени лопнувших почек; стадо гусей за забором парка…