Семейное дело

– Я поспрашивал, почему они в Москве в тебя вцепились? Письмо, которое ты прислал, пока не нашли – скорее всего, оно у Веры! Но в её доме обнаружили пустой конверт, по которому определили наше отделение связи и дату отправления.

– Значит, пока письмо не найдено, нельзя утверждать, что его писал я?

– Нельзя. Но соседка по квартире, Лапшина, утверждает, что видела внизу письма подпись шариковой ручкой. Твою фамилию. Кобелева якобы ругала тебя и показала ей письмо. Правда почерка твоего соседка не знает. Ты видел эту соседку? У вас с ней ровно?

– Я с ней один раз чай пил. Ничего не могу о ней сказать.

– Кобелев заявил, что жена тоже рассказала ему о твоей подлянке.

Самохвалов снова выбрался из-за стола и подошёл к окну.

– Согласитесь, зачем мне подписывать письмо от руки? Я же не министр и не издаю приказы! – проговорил я уныло.

– Всё так! – покивал следователь. – В твоём случае столько наворочено, что если предположить худшее, а именно, что Кобелева пропала навсегда, – мы переглянулись – кровь отхлынула у меня от лица, – и ты написал письма и иск, то ты либо полный дурак, либо тот, кто это затеял, очень спешил и не успевал подчистить концы.

На первый взгляд всё вроде логично. На тебя свалилось столько добра, возможность если не жить в Москве, то уйти не с пустыми руками. Ты отослал письмо. Кобелева подала в суд. Ну, ты и погорячился.

Самохвалов выдержал паузу. Я поёрзал на стуле.

– Ну, допустим, – согласился я. – И что мне делать?

– Не дергаться! Я не видел материалов дела. Но у меня сразу есть вопросы. Как ты узнал, что она подала в суд, если вы с ней больше не общались? А если б общались, зачем ей ставить тебя в известность? Ты бы ничего не знал о тяжбе, пока тебя не вызвали. А она за это время через знакомых зарядила бы нужных людей так, что ты бы еще своё отдал. Это раз. А два: допустим, что ты ничего не знал о её планах и решил действовать на свой страх, чтобы ни с кем не делиться. Тогда как ты её нашёл? Дома Кобелева почти не бывала. За неделю она только в Питер и обратно дважды летала! Друзей её ты не знаешь. Москвы, чтобы всё подготовить, – тоже. Она не из тех, кто ездит в метро. Нанять кого-то у тебя ни бабла, ни времени! Ты же не босс мафии! Допустим, тебе повезло. Тогда почему ты не уничтожил письмо с конвертом и черновики? Ни писем! Ни иска! Ты в первый раз слышишь о её делах! Все шито-крыто! И последнее – куда ты упрятал тело?

– Нет, это не последнее, – уныло сказал я. – Тот, кто в квартире составлял иск, знал, что Вера не вернётся.

Самохвалов подумал, скривил рот – верно, – и со вздохом уселся за стол.

– Ты знаешь кого-нибудь из близкого окружения твоего отца, кто мог быть заинтересован в дележе имущества и в ваших с Кобелевой разборках?

– М-м-м. Нет! Я видел пару его сотрудников. Потом разговаривал по телефону с его приятелем. Он бывший депутат. Всё! – пожал я плечами.

– Понятно. Придешь домой, узнай у соседей, не спрашивал ли про тебя кто, пока ты был на озере? Еще раз проверь почту – может Кобелева тебе ответ прислала. Ну и свидетелей ищи! Не затягивай. – Он записал на календаре, вырвал лист и протянул мне. – На! Номер моего рабочего телефона. Как узнаешь что-нибудь, звони.

9

У старого ботанического сада за остановку до своей улицы я вышел из такси и сел на скамейку у заросшего осокой бассейна, чтобы собраться с мыслями.

Как некто, заваривший эту кашу, думал я, увязал моё уединение на озере с исчезновением Веры? Совпадение? Допустим! Но получается, что тот, кто отправил письмо из нашего города, приезжал сюда! Опять же, имела ли телеграмма, которой меня вызвали в Москву, какое-то отношение к этой истории? И если имела, зачем неизвестному было стравливать нас с Верой? Из-за наследства? Но тогда этот человек должен был хорошо знать окружение отца и Веры. Он должен был знать то, что не знал никто, за исключением Веры и её родни – он должен был знать обо мне.

В голову лезла всякая дрянь. Мне мерещились заговоры, политические интриги неведомых противников отца, месть за деда Веры. Мистический страх затопил сердце – смерть не приходит одна: отец, Вера …я – последний. Лишь здравый смысл удерживал меня от желания немедленно удрать и спрятаться в глухомани. Я размышлял дальше.

Старуха Лапшина уверяла, что ничего не знает о Вере, и, тем не менее, вызвала её в Москву. Она утверждала, что Вера показывала ей письмо с «моей» подписью, и, значит, что-то связывало обеих. Возможно, Лапшина знала об отце больше, чем говорила, и знала того, кто был в его квартире после исчезновения сводной сестры.

Надо искать свидетелей с Лебяжьего, решил я. Лишь они могли подтвердить, что я не успевал в Москву и обратно поездом или чем угодно в день исчезновения Веры. А авиарейсы легко проверить.

Дверь мне открыла Ира. Известие об исчезновении Веры потрясло её.

На кухне она ссутулилась на табурете и зажала коленями кулаки. Я сел напротив.

– Когда ты уехал в Москву, я знала – добром это не кончиться! – сказала она.

В глазах Иры набухли слёзы. Нос покраснел.

– Не дрейфь! Найдём свидетелей!

– Дура я, дура! – вдруг выпалила Ира.

– Что еще? – насторожился я.