Читаем Семейное дело полностью

Семейное дело

В книгу вошли два романа Евгения Воеводина — «Семейное дело» и «Своя вина», объединенные не только тем, что оба произведения посвящены рабочему классу, но и общими героями. Писатель исследует прежде всего нравственные проблемы, которые возникают в процессе труда на крупном машиностроительном заводе.

Евгений Всеволодович Воеводин

Советская классическая проза18+
<p>Семейное дело</p><p><strong>СЕМЕЙНОЕ ДЕЛО</strong></p><p><strong>1. ОЧЕРК О ДИРЕКТОРЕ ЗАВОДА</strong></p>

В том, что пятьдесят лет — пора стойких привычек, Рогов убеждался с неудовольствием. Некоторые привычки мешали ему. Даже в выходные дни, когда, казалось, можно было как следует выспаться, он поднимался в восемь, будто внутри его срабатывали какие-то часы. И, просыпаясь, он немедленно закуривал, — эта привычка была тоже стойкой и лишней. Врачи требовали, чтобы он вообще бросил сигареты или хотя бы сократил курение. Вот так, с сигаретой в уголке рта, еще до мытья и до завтрака, он спускался за газетами — третья, не худшая, привычка — обязательно начинать день с газет.

Из дому Рогов уходил последним. Раньше всех убегала в институт дочка, потом уезжала жена, которой всегда не хватало десяти минут, чтобы выйти вместе с дочкой. Он оставался один на целый час: машина приходила за ним без четверти десять. И это тоже было привычкой — целый час думать о сегодняшних делах, как бы мысленно расставляя их по местам.

Но сегодня был выходной, суббота, и машина не придет. Рогов принес газеты а сел на кухне возле окна. Сегодня он не спешил: день обещал быть длинным и непривычно пустым. Вечером всем семейством в театр, на премьеру, а до вечера, подумал он, буду читать, уже накопилась уйма непрочитанных журналов. Однако утро начиналось с газет, и первой он развернул областную — «Красное знамя». Там были сообщения из колхозов и совхозов: сев завершен, несмотря на холодный дождливый май. Действительно, посевная всем стоила нервов. По ночам кое-где проходила полоса заморозков, и Рогов вспоминал, как говаривала его бабка: «Сорок утренников — сорок мучеников». Какое там «сорок мучеников»! Вся область мучилась, и обком мучился, и он сам требовал каждый день метеосводку, где уныло повторялось почти весь месяц: «Вторжение масс арктического воздуха…» Ему уже по ночам снилось это проклятое вторжение масс.

«Открыт новый Дом культуры в Вышеславском районе…» Ездил ли туда кто-нибудь из инструкторов обкома? «Железнодорожники выполнили план перевозок первого квартала». Долго же считали! Первый квартал кончился чуть не два месяца назад. «Сегодня — День пограничника» — большая статья начальника политотдела округа, торжественный вечер был вчера, он, Рогов, сидел в президиуме, и начальник войск округа пододвинул ему записку: «По разведданным, начал брать лещ». Он помотал головой: некогда. А жаль! В приграничных озерах рыбалка всегда была отменной. «Новые изделия». Газета сообщала, что фирма «Луч» наладила выпуск дамского трикотажа новых фасонов, им присвоен Знак качества. Рогов усмехнулся: помогло! Руководителей фирмы трижды слушали на бюро обкома.

Большой, на два «подвала» очерк он приберег к концу. Очерк назывался «Накануне», вполне по-тургеневски, и, едва начав читать, Рогов поглядел, кто автор. Ага, так и есть — Е. Воронина. Он не знал ее, но редактор «Красного знамени» как-то назвал при нем эту Воронину «первым пером», и, видимо, не случайно. Рогову нравились ее очерки о людях области.

На этот раз она писала о директоре ЗГТ — завода газовых турбин — Владимире Владимировиче Силине, и Рогов читал очерк с особым интересом, перечитывал отдельные абзацы, возвращаясь к началу, и даже кивал, находя такое, что было ему знакомо с давних лет, когда Владимир Владимирович был просто Володькой, а он, Рогов, «ремеслухой» из первого РУ, в черной гимнастерке с серебряными буквами в петлицах. Сейчас он ловил себя на странном ощущении, будто поддразнивал эту незнакомую журналистку: вот ты ходила, узнавала, расспрашивала, а я все-таки знаю о Силине больше тебя. И, дочитав очерк, Рогов подумал, что газета не сообщила ему ничего нового. Все, что было в очерке, он — секретарь обкома партии — знал раньше. Силин был из его детства.

И снова начал читать очерк.

Воронина писала, как три года назад бывшего директора завода Аксенова вызвали в Москву, в главк. Она не знала, что тогда вместе с Аксеновым поехал и Рогов — в ту пору заведующий промышленным отделом обкома партии. А Рогову эта поездка запомнилась так, будто она была вчера, а не три года назад. Его самого тогда ошеломило решение превратить механический завод в завод газовых турбин. Когда вместе с Аксеновым он вышел из главка, директор сказал:

— Пойдем, Георгий Петрович, посидим где-нибудь. Ну, хотя бы в «Арагви». Каждый командированный почему-то считает своей обязанностью сбегать в Третьяковку и посидеть в «Арагви».

Они поймали такси и поехали в «Арагви». Аксенов молчал, и Рогов не торопил его, понимая, что человек не то чтобы обескуражен, а просто ему надо подумать. Народу в ресторане было немного, они выбрали столик в углу, заказали шашлык и водку, и Рогов удивился, что Аксенов заказал водку — немолодой человек, уже переболевший несколько лет назад инфарктом, он даже на приемах не пил ничего, кроме минеральной воды. Аксенов налил водки ему и себе и, подняв рюмку, коротко сказал:

— За будущий завод и будущего директора.

— Вот как! — усмехнулся Рогов.

Перейти на страницу:

Похожие книги

Алые всадники
Алые всадники

«… Под вой бурана, под грохот железного листа кричал Илья:– Буза, понимаешь, хреновина все эти ваши Сезанны! Я понимаю – прием, фактура, всякие там штучки… (Дрым!) Но слушай, Соня, давай откровенно: кому они нужны? На кого работают? Нет, ты скажи, скажи… А! То-то. Ты коммунистка? Нет? Почему? Ну, все равно, если ты честный человек. – будешь коммунисткой. Поверь. Обязательно! У тебя кто отец? А-а! Музыкант. Скрипач. Во-он что… (Дрым! Дрым!) Ну, музыка – дело темное… Играют, а что играют – как понять? Песня, конечно, другое дело. «Сами набьем мы патроны, к ружьям привинтим штыки»… Или, допустим, «Смело мы в бой пойдем». А то я недавно у нас в Болотове на вокзале слышал (Дрым!), на скрипках тоже играли… Ах, сукины дети! Душу рвет, плакать хочется – это что? Это, понимаешь, ну… вредно даже. Расслабляет. Демобилизует… ей-богу!– Стой! – сипло заорали вдруг откуда-то, из метельной мути. – Стой… бога мать!Три черные расплывчатые фигуры, внезапно отделившись от подъезда с железным козырьком, бестолково заметались в снежном буруне. Чьи-то цепкие руки впились в кожушок, рвали застежки.– А-а… гады! Илюшку Рябова?! Илюшку?!Одного – ногой в брюхо, другого – рукояткой пистолета по голове, по лохматой шапке с длинными болтающимися ушами. Выстрел хлопнул, приглушенный свистом ветра, грохотом железного листа…»

Владимир Александрович Кораблинов

Советская классическая проза / Проза