Прямо над головой вдруг разорвался цветок фейерверка, шипящие огни посыпались дождем. Руун только взмолился про себя, чтобы в крыльях не прожгло дыр, ведь чинить его сейчас некому, Яру не до его проблем. Драгомир же у него на загривке бесстрашно выпрямился, запрокинув лицо к небу, и раскинул руки, словно под грибной дождик вышел. Руун не удержался, в любопытстве поднял голову, отчего завертелся волчком среди медленно падающих огней. Вытянутые в стороны руки Мира вспыхнули искристым сиянием. Огни фейерверка на миг как будто замерли в воздухе, раздумав падать. Драгомир открыл глаза, нахмурился, резко свёл руки, хлопнув в ладоши — и огни, подчиняясь, разгорелись сильнее, свились злыми клубками и метнулись к городу. У Рууна в глазах застыли яркие слепящие полосы, он аж лишнюю петлю навернул в воздухе, чтобы проморгаться.
Со стороны крепостной стены послышалась громкая ругань, крики. Посланные Драгомиром клубки пламени обрушились на самих же стрелявших. Выровнявшись в воздухе, Марр на свистящей скорости облетел стену вдоль — щедро поливая огнем, аккурат попадая струей пламени в щель между длинной кровлей и верхним краем сруба, в галерейку, где прятались защитнички города. Ясное дело, в мгновение ока всё вспыхнуло веселым огоньком, затрещало, заскворчало, заматерилось истошными воплями. Первыми провалились сквозь доски и подломившиеся от жара бревна тяжелые пушки, утащили за собой пушкарей.
— Драгомир Ярович! — завопил кто-то с дозорной башни, явно надеясь на помилование. — Нет здесь Рогволода! Ушел! Сбежал на тот берег Матушки!
Среди шума разгорающегося настоящего пожара, за воплями и грохотом Мир расслышал-таки это предупреждение.
«Город не получится сжечь, мешает что-то,» — меж тем заметил сопротивление щита Руун.
«Отнесешь меня через реку?» — спросил Драгомир. Веселье как ветром сдуло, Марр не мог не отметить напряжения, разлившегося по всему его телу.
«Конечно, мы туда и летели изначально. Ты хоть раз прежде убивал людей?»
«Никогда.»
«Что ж, научишься, дело нехитрое.»
________
Удержать щит становилось всё тяжелее. Мало что разнообразная лесная и речная нечисть пыталась то там, то тут пробраться в город, так еще и пожар на крепостной стене вспыхнул, щедро сдобренный колдовством необычной силы, прожегшим в куполе сквозные бреши. Томил обливался лихорадочным потом и затягивал, штопал, залатывал дыры, твердя мысленно клятву, данную самому себе: пусть умрет, но людей на верную смерть не отдаст. Если считать, что атака на город только началась, по всему выходит, что живым ему дай боже едва рассвета дождаться.
— Давай всё бросим и уедем вместе, — плакала крупными слезами над ним тихая Нэбелин. — Откажись от них, я откажусь от своих. У них своя судьба, пусть у нас будет своя. Пожалуйста! Я так долго тебя искала! Нам так мало суждено быть вместе — не укорачивай наше счастье до ничтожного мгновения, прошу тебя!
Томил послушно лежал головой у нее на коленях и отстраненно следил за солеными каплями: они набухали на кончиках ресниц, катились одна за одной по скулам, щекам, срывались с острого упрямого подбородка. Иногда капли падали прямо ему на лоб. Или на губы, и тогда он чувствовал их вкус.
— Ах, если бы я обладала даром моего братца Ксаарза! — причитала эльфийка, злясь на кузена, на себя и на весь дурной неразумный мир в целом. — Я сделала бы тебя бессмертным и здоровым! Ну почему я не умею?!
— Просто спой мне, чтобы у меня прибавилось сил, — попросил Томил, прикрывая глаза и видя воочию город, ради которого по капле тратил собственную жизнь, упуская в минуту непрожитые годы.
И она пела, срывалась на вздохи и тотчас начинала новый мотив.
Над городом поднялся ветер. Порывы крепчали, становились всё злее и опасней. Ветер принес град — обстрелу с неба щит от колдовства помещать не мог. Ледяные горошины с кулак величиной прибили всю растительность в огородах и садах, нередко дырявили кровли и стены строений, даже кое-где на окраине разломали заборы. От ветра жалобно скрипели избы, хлопали и отрывались ставни. Еще немного и порывы начнут приподнимать и сворачивать крыши, точно беззаконные великаны…
Нэбелин вздрогнула, заставив очнуться от полуяви и Томила. В горницу вбежал лекарь, на нем лица не было:
— Т-там! — бестолково указал он трясущимся пальцем в сторону двери. — Там призраки!
И тем не менее он принес лекарство от легочной хвори, разведенный в чашке горький порошок, даже не расплескал почти.
— Ну и что? Крас, ты мертвых свиней неужто не видал? — вошел Щур. Несмотря на браваду, он тоже был в смятении.
Томил подивился, редкостное зрелище предстало его глазам — нашлась на свете вещь, коей оказалось под силу испугать старого ведуна!
— Бестелесную и просвечивающую насквозь, при этом хрюкающую и зачем-то жрущую мои травы и коренья? Нет, не видел! — резонно возразил лекарь. — Я эту свинью пять лет назад на Рождество мяснику отвел. Вот уж не гадал, что когда-то еще доведется повидаться!
— Ой, а тут кошечка! — оглянулась на окно Нэбелин, умилилась.