Семейные ценности (СИ)

Она прекрасно справляется — успевает строить вполне успешную карьеру, имея под боком двух маленьких детей и мужа, не особо блещущего интеллектом. Кажется, она даже искренне любит своих невыносимых близнецов.

Хотя эти двое — сущие исчадия Ада, кошмарные демоны в ангельском обличье, способные довести кого угодно до нервного срыва.

Но Уэнсдэй почти уверена, что её собственный ребенок не был бы таким докучливым — и пусть её генов в нём лишь половина, кровь Аддамсов ничем не перебьёшь. Наверняка, он не доставлял бы серьёзных проблем. Мортиша как-то вскользь упомянула, что сама Уэнсдэй никогда не плакала даже в юном возрасте.

Oh merda.

Какого черта она вообще об этом думает?

Причем уже в который раз.

Неужели она действительно… жалеет?

Немыслимо.

Займись наконец делом. Вы с Торпом едва разговариваете. Скоро он попросит развод и найдет себе ту, кто даст ему всё, что он хочет. Если уже не нашел.

А вот и рациональное мышление.

Иногда Аддамс начинает казаться, что у неё медленно развивается шизофрения — суровый голос разума, звучащий в голове, с каждым годом всё сильнее противоречит зову сердца.

Тьфу ты, что за пафосный бред? Заразилась от Торпа? Сердце — просто орган в грудной клетке, качающий кровь по организму. Два желудочка, два предсердия. У него нет и не может быть никакого зова.

С этим поспорить трудно.

Похоже, вынужденное одиночество влияет на неё не самым лучшим образом. Когда-то она стремилась к этому так сильно… Но наконец достигнув желанной цели и оставшись наедине с собой, Уэнсдэй с удивлением осознала, что не испытывает совершенно никакого удовлетворения. И хотя в их огромном доме впервые за много лет воцарилась идеальная чистота — ведь Ксавье больше не разбрасывал кисти по всем углам и не трогал ничего измазанными краской пальцами — она вдруг поняла, что ей ужасно не хватает того раздражающего беспорядка, который он упорно называл творческим.

А ещё оказалось, что лекарства и продукты не появляются самым мистическим образом по щелчку пальцев — разумеется, настолько очевидная информация была известна ей и раньше, но… С самых первых дней совместной жизни Ксавье избавил её от всех рутинных обязанностей, кажущихся Аддамс оскорбительно банальными.

Но самое чудовищное, самое ужасающее и самое кошмарное открытие заключалось в другом. Уэнсдэй попросту не могла заснуть в одиночестве — ворочалась под тёмным одеялом практически всю ночь, попеременно открывала и закрывала окна, тщательно взбивала каждую из многочисленных подушек, но ничего не помогало.

Ей до невыносимого отчаяния не хватало его крепких объятий. Жутко раздражающих прежде. И катастрофически необходимых теперь.

Раньше Аддамс недовольно сбрасывала его наглые руки — упорно твердила, что он тяжелый, что он бесцеремонно вторгается в личные границы, что он её душит… Оказалось, отсутствие Ксавье в этих самых личных границах душит в стократ сильнее.

Oh merda. Какой кошмар.

Похоже, она абсолютно не умеет без него жить.

Попросту не помнит, как это делается.

Черт бы его побрал. Торп не просто подобрался к ней недопустимо близко — он проник глубоко внутрь, словно раковая опухоль четвёртой стадии, пустил метастазы по всем органам и клеткам. И никакая химиотерапия не спасет.

Дверь кабинета неожиданно распахивается.

Уэнсдэй бросает резкий взгляд в сторону входа — и тут же едва не слепнет от тошнотворного буйства красок, показавшегося на пороге.

Oh merda. Только этого ещё не хватало.

Надо было пустить себе пулю в висок.

— Какого черта, Энид? — Аддамс мгновенно выпрямляется в кресле, нащупывая босыми ногами брошенные под стол туфли. — Я занята. Нельзя врываться без предупреждения в рабочее время.

— Я звонила вообще-то, — резонно возражает Синклер, кивнув в сторону телефона. — И ты не занята. Ты сидишь и хандришь.

— Я не хандрю, — она машинально закатывает глаза. Проклятые туфли никак не надеваются. Какой отвратительный день.

— Будешь врать кому-нибудь другому… — безапелляционным тоном заявляет блондинка, уверенно проходя вглубь кабинета. — Например, самой себе, у тебя всегда это здорово выходило.

— Я не нуждаюсь в твоих услугах бесплатного психотерапевта, — Уэнсдэй скептически вскидывает смоляную бровь, начиная ощущать привычное нарастающее раздражение.

— И язвишь слабовато. Но я твоя лучшая подруга, и мой святой долг не позволять тебе впадать в депрессию, — запустив руку в огромную омерзительно пёструю сумку, она извлекает наружу внушительную бутылку бурбона. — И поэтому я принесла лекарство.

— Сейчас три часа дня, Энид.

— Боже праведный, да у тебя и вправду депрессия! — голубые глаза, как всегда подведённые жуткими тенями цвета фуксии, удивленно округляются. — Когда тебя останавливали такие глупые формальности?

— Всегда.

Но Синклер непреклонна.