Семейный архив

Мы познакомились в Караганде. Здесь, по старой памяти, называли его не иначе, как Эмка Мандель. Арестованный в разгар борьбы с космополитами в 1948 году, когда он учился в литинституте, через какое-то время, после новосибирской тюрьмы, Мандель на положении ссыльного жил в Караганде, учился в горном техникуме, затем, через восемь лет после ареста, вернулся в Москву и осенью 1963 года, по командировке «Нового мира», приехал в хорошо знакомые места... Твардовский незадолго перед этим напечатал его стихи, в «Советском писателе» вышел тоненький сборничек «Годы» — первая книжка за 20 лет работы в поэзии, как сообщалось в аннотации.

Здесь, в Караганде, Геннадий Иванов, главный редактор «Комсомольца», печатал его стихи, Миша Бродский учился с ним в техникуме, Володя Берденников носил свои юношеские опусы в редакцию областной газеты, я же увидел Наума Коржавина в первый раз — не Эмку, не Манделя, — поэта Наума Коржавина, именно так он вошел в мою жизнь.

У него было круглое, блином, лицо, пухлые губы, пухлые веки за толстыми стеклами очков. И в лице, и в расплывшейся фигуре было нечто бабье. Остановившись посреди улицы, он, морщась, начинал вправлять мучившую его грыжу. Он был одет в прорезиненный плащ, словно скроенный из негнущихся листов фанеры, — защита от нудных осенних дождей, от холодного степного ветра, может — и от снега. Вид у плаща был такой, как если бы он носил его, не снимая, по крайней мере три четверти года. Вдобавок у него была привычка — ухватить собеседника за пуговицу и крутить ее, пока не кончится разговор... Но при всем том, сквозь не всегда вразумительное бормотанье, сквозь присущие на Руси каждому смертному, но с какой-то особенной ласковостью произносимые матюжки, сквозь простейшие желания — куда-то сходить, кого-то повидать, хоть немножко заработать — на радио, телевидении, чтоб хватило на обратный билет, на гостиницу, на завтрак в буфете, — сквозь все это, как сквозь стекло электрической лампочки, били лучи, ярко и далеко освещавшие все вокруг. И пока эта лампочка горела, хотелось возможно больше увидеть, разглядеть, запомнить... Однако свет, из нее исходивший, мешался с тьмой, которую и Наум не мог рассеять...

Помню, как-то раз он пришел к нам в отделение Союза писателей на очередную «среду», послушал, почитал свои стихи, а потом, когда все разошлись и осталось пять-шесть человек, мы, заперев дверь, атаковали его вопросами:

— Что вы там, в Москве, смотрите?.. Устроили из литературы футбол, перемываете друг другу кости... На что тратите силы — чтобы доказать, что Кочетов мерзавец?.. Это и так ясно. А тем временем сталинские наследнички продолжают «володеть и княжить», особенно на периферии, ЦК, обкомы, райкомы, редакции партийных газет — всюду они и только они, живому слову к читателю не пробиться...

— Погодите, ребята, не лезьте в бутылку... Чего вы от меня-то хотите? Что предлагаете?..

— Ломать все к чертовой матери!.. — шумели мы. — Гнать сталинистов!..

Наум только слушал, втянув круглую голову в плечи, только моргал, растерянный — то ли от нашего напора, то ли от ощущения огромной, трудно преодолимой дистанции — между нашей наивностью и не так-то просто открывшимися ему истинами...

— Ломать, гнать, крушить... Хотите устроить жизнь по-новому, да ведь средства-то у вас старые... Средства, методы...

Мы спорили, бушевали, а он твердил свое:

— Вся суть именно в средствах. Каким должен быть рай — с этим в основном все сходятся, да какой дорожкой к нему идти — вот в чем дело...

То было время, когда всюду, куда я посылал свой роман «Кто, если не ты?..», он был отвергнут. Прийдя к нам домой, Наум подарил нам свой сборник «Годы» с надписью: «Анечке и Юре Гертам от Эммы Манделя с пожеланием успехов и выхода из трудного положения. Н.Коржавин (т.е. Эмма). 8. IX. 63 г.»

Ему принадлежали строки, облетевшие всю Россию:

Можем строчки нанизывать

Посложнее, попроще,

Но никто нас не вызовет

На Сенатскую площадь...

А мы искали, мы жаждали найти свою Сенатскую площадь, только где было ее найти?..

Он писал:

Так пусть в стихах, в основе кладки

Лежат, не прячась в них ничуть,

Не частности, не недостатки —

Противоречья. Порох. Суть.

Да, да, — думали мы, — именно так — не формалистические выкрутасы, не холуйское искусство, не «высокие истины» вне времени и пространства, а вот это: «Противоречья. Порох. Суть.»

Он писал:

Ни к чему, ни к чему, ни к чему полунощные бденья

И мечты, что проснешься в каком-нибудь веке другом.

Время? Время дано. Это не подлежит обсужденью.

Подлежишь обсуждению ты, разместившийся в нем.

Ты не верь, что грядущее вскрикнет, всплеснувши руками: