Семейный архив

«Вот какой тогда жил, да, бедняга, от века зачах».

Нету легких времен. И в людскую врезается память

Только тот, кто пронес эту тяжесть на смертных плечах.

Да, это были наши мысли — кто, если не ты, и когда, если не теперь?..

И будет жизнь. И будет все, как надо:

Довольство, блеск, круженье при дворе...

Но будет сниться: снежная прохлада,

Просторный воздух... Сосны в серебре...

Так он писал в «Невесте декабриста» — и все это были наши ощущения... Нет, никому из нас не мечталось «жить, как надо», в довольстве и блеске... Мы хотели единственного — облегчения и счастья измученной нашей родине, России... И готовы были ради этого на все...

И вот теперь, спустя десять лет, он говорил мне: «Надо уматывать...»

Он, Наум Коржавин...

Для меня это было катастрофой.

Уехали Белинков, Галич, Некрасов. Теперь — Наум...

Я не знал более русского, более российского поэта... Кроме разве что Твардовского...

Ну, а сам я?.. Разве я мог отделить себя от России?.. Разве я не мыслил себя всегда как малую частицу ее плоти, ее крови?.. Разве жизни моих дедов и прадедов, моего отца, его брата, сестры не были сплетены с ее историей, ее муками, ее трагедиями?.. Разве письма, которые я получал и продолжал получать по поводу моего романа, не означали, что мы — люди этой страны — дышим одним воздухом, одной тоской, одними надеждами?.. И вот так — взять и перерубить — не веревки, а тросы, стальные тросы, которые связывают меня с этой страной?..

Нет, что до меня, то я останусь... Останусь — несмотря ни на что...

Мне не понравилась последняя поэма Наума «Абрам Пружинер». Он, Абрам Пружинер, был виноват в разразившейся в России революции?.. А раньше, в стихах, связанных с коллективизацией, с голодом, с неисчислимым количеством жертв?.. «Пока молчу — та кровь на мне!..» Я понимал, что и то, и другое рождено совестью, сознающей свои грехи, совестью страдающей, кровоточащей... Но винить народ, весь народ...

Я долго ждал автобуса, воздух был сырой, зябкий, он сочился за шиворот, заползал в рукава... С деревьев капало, дорога была, как загустевший коричневый кисель... И мной владело настроение подстать погоде. Уже темнело, зажигались окна, шары тумана клубились вокруг уличных фонарей. Наступил час пик, в автобусе, в метро было тесно, люди стояли в проходах, прижавшись, притиснувшись друг к другу, но мне казалось — я один в целом мире, вокруг меня пустота, пустота... 

12. «С чужих ветров...»

Здесь мне хочется рассказать об одном из весьма заурядных для тех лет эпизодов... Заурядных... Но из таких эпизодов и состояла наша литературная жизнь.

После выхода романа «Кто, если не ты?..» прошло десять лет. Роман «Лабиринт» и сатирическая повесть «Лгунья» лежали в столе без надежды на издание. Тем не менее я продолжал писать, занимался переводами... В 1973 году, после свержения Шухова, в журнал пришел новый редактор, который, будучи главным редактором Алма-Атинской «Вечерки», никакого отношения к литературе не имел, зато для ЦК КПК являлся беспрекословным исполнителем любых «указаний»... Но дело заключалось не только в Кунаеве, который был тогда первым секретарем ЦК и фаворитом Брежнева. Ларина поставил главным редактором журнала Владислав Владимиров, занимавший должность помощника Кунаева...

Всего-навсего — помощник... И только... Но в его руках сосредоточилась такая власть, которой не имели ни первый секретарь Союза писателей, ни директор издательства «Жазуши», ни председатель Комитета по печати.

Залихватский журналист, он хотел стать «ведущим писателем» в республике, а пока одних литераторов гладил по головке, других стремился уничтожить... Достигалось это простым способом: в доклад Кунаева на каком-нибудь «ответственном» совещании вписывались несколько строк — и судьба писателя, редакции, журнала, газеты, института бывала решена.

Несколько лет назад я услышал о трагической истории мальчика, который, узнав, что мать изменяет отцу, покончил с собой. Взрослые жили своей жизнью, ребенок для них становился обузой, балластом... Повесть, которую я написал, так и называлась: «Третий-лишний».

Наш новый главный решил ее напечатать. Как я впоследствии понял, не слишком замысловатый план сводился к тому, чтобы, напечатав повесть, расколошматить ее и вытурить автора из редакции... Повесть появилась в «Просторе», а через неделю «Вечерка» напечатала на нее разгромную рецензию за подписью «В. Владимиров».