Семейный архив

Из Бостона мы возвращались на автобусе той же компании «Грейхаунд». Снова за окнами тянулись «русские» леса, аккуратные, словно нарисованные на картинке фермы, городки, похожие один на другой... Но теперь мы были полны Бостоном. И вспоминали прекрасный музей искусств с экспонатами, не только связанными с когда-то обитавшими на территории Массачусетса индейцами, но привезенными из Египта, Греции, романских стран. Причем особенно сильное впечатление произвела картина Гогена, изображавшая художника в окружении гаитян и гаитянок, то сидящих на траве, то играющих, танцующих, лазающих по деревьям — и подпись: «Кто мы? Откуда? Куда идем?» Библейский этот вопрос я поставил заголовком к одной из глав моих «Эллинов», но здесь он касался не только евреев, а всего человечества... Поблизости от музея искусств находится музей Изабеллы Стьюарт Гарднер — коллекция картин и скульптур эпохи Ренессанса... В солнечное утро мы ходили по улицам Бостона, отведенным для еврейского праздника, здесь на столах громоздилось множество книг, и по недорогим ценам, кое-что мы купили... Но в память особенно врезалась бухточка, к ней привез нас Виктор: с высокого берега открывался вид на полосу синей, как летнее небо, воды и на хоровод белых, как чайки, яхт, отраженных в зеркально-спокойной поверхности маленького залива... Такая безмятежность, такая полнота счастья, такая отрешенность от всякой суеты и мелочности струилась от этой бухточки, что оторваться от нее значило — что-то потерять, утратить...

Но были еще и другие моменты, связанные с Бостоном. Город этот был основан английскими пуританами в 1630-м году, в нем возник первый в Америке колледж в 1636 году, к 1773 году относится «Бостонское чаепитие» — первый реальный вызов Британской короне... Бостон позднее именовали «Колыбелью свободы», «Американскими Афинами»... Именно там-то и разгорелся наш спор о России, о целях и средствах, а точнее — о гуманном и циничном отношении к человеку... Именно в Бостоне в середине прошлого века составился удивительный кружок, или школа Эмерсона, о которой в «Литературной истории Соединенных Штатов Америки» говорится: «Ни совершенством стиля, ни тем более глубиной философского проникновения американская литература не превзошла пока коллективных достижений Эмерсона, Торо, Готорна, Мелвилла и Уитмена».

Америка «Золотого тельца» — и Америка Ральфа Эмерсона...

Наши аристократы, владевшие обширными поместьями и сотнями крепостных, могли толковать о бескорыстии, душевном благородстве, высоких духовных устремлениях... Но о чем говорили, писали, что проповедовали друзья и почитатели Эмерсона — в стране, где все решал доллар, доставался ли он честным путем или путем разного рода спекуляций?..

Они не только придерживались принципов трансцендентализма, но и сами вырабатывали эти принципы. От пуританства ими был унаследован всепроникающий морализм. «Стяжательство в общественной и частной жизни создает атмосферу, в которой тяжко дышать», писал Эмерсон. Превыше эстетики, превыше политических игр, превыше экономических выгод ценилось нравственное начало. При этом считалось, что нравственность существует внутри человеческой личности, а не внедряется извне. Личность неповторима и независима, но вместе с тем она подчиняется чему-то более высокому, чем она сама... Равенство, братские чувства, соединяющие людей, демократия в качестве моральной и политической доктрины... Эти принципы лежали в фундаменте трансцендентализма.

Когда-то в юности Уитмен распахнул передо мной ворота в мир, во вселенную, его языком, его стихами разговаривали со мной звезды, море, горы, травинки под ногой, листочки, колеблемые ветром...

Он писал: «Я помню, было прозрачное летнее утро. Я лежал на траве... и вдруг на меня снизошло и простерлось вокруг такое чувство покоя и мира, такое всеведение, выше всякой человеческой мудрости, и я понял, что Бог — мой брат, и что душа Его — мне родная... И что ядро всей вселенной — любовь».

Он писал: «Так как заветнейшая моя мечта заключается в том, чтобы поэмы и поэты стали интернациональны и объединяли все страны земного шара теснее и крепче, чем любые договоры и дипломаты, так как подспудная идея моей книги — задушевное содружество людей (сначала отдельных людей, а потом, в конечном итоге, всех народов земли), я буду счастлив, что меня услышат, что со мною войдут в эмоциональный контакт великие народы России...»

Уитмен являлся — для меня — преддверием к Маяковскому. Их роднили масштабы, грандиозность чувств, современные образы, словарь... Маяковский, думалось мне, вырос из Уитмена...