Семейный архив

Несколько дней у Ани страшно болела рука — на сгибе, выше кисти. Она плакала от боли. Валя Виноградова посоветовала использовать мазь, которую принес потом Володя Миркин, она у него была... На другой день после случившегося происшествия мы отправились в Кливленд клиник, в эмердженси румм, просидели там часа три, наконец, сделали рентген, но не определили — есть трещина или нет, лишь через 10 дней, после повторного снимка, это можно будет выяснить. Выдали повязку. Сделали противостолбнячный укол, после которого Аня четыре дня маялась — из-за температуры и вообще скверного состояния... Постепенно рука стала проходить, но продолжалась головная боль, головокружение... В сумке, украденной парнем, находилось пятьдесят долларов, но по сравнению с самочувствием Ани это были пустяки...

Вот что произошло потом. Утром, когда мы завтракали, к нам постучали. Вошла светлокожая черная женщина, невысокая, плотная, с широкими плечами, налитой грудью. Она обняла Аню, прижала к себе, повторяя «Мерри кристмас» (все случилось накануне рождества) — и вручила конверт с деньгами. Аня постаралась от него отказаться, вернуть... Но женщина была настойчива. Она твердила: «Вери сорри, простите нас за этого скверного парня... Не обижайтесь на нас...» Аня что-то бормотала в ответ. Женщина обхватила меня, прижала к груди, расцеловала — мне ничего не оставалось, как в ответ поцеловать ее — и бросила через мое плечо конверт в комнату, на пол... Растерянные, мы вышли проводить ее до лифта, не зная, как следует вести себя в подобных случаях. На конверте было написано: «Фром пипл оф Джейлот» — «От народа (людей) Джейлота». «Джейлот» — так назывался дом, в котором мы живем... Через несколько дней нас встретил на улице приветливый молодой (точнее — средних лет) негр Пол, чья весьма симпатичная мать живет в одном с нами доме. Он всегда оживленно здоровается, весело шутит... Но тут он сказал: «К вам все хорошо относятся... Но из-за одного подлеца тень падает на весь наш народ...» Пол тоже извинялся, по его глазам, по утратившему обычную веселость голосу было видно — он растерян, опечален случившимся...

Живущая у нас на этаже Роберта поздравила — открыткой — нас с Кристмасом, в открытку оказались вложенными 10 долларов... Что же до конверта, почти насильно врученного Дэдди с 11 этажа (мы установили, как ее зовут), то в нем находился 31 доллар, преимущественно замусоленными однодолларовыми бумажками... Собирали по всему дому, в нем живут весьма небогатые люди... К тому же больные и старые...

Мариша, с которой мы решили посоветоваться, как нам быть, сказала: ни в коем случае не возвращайте деньги, это не этично... Напишите благодарственную открытку и повесьте на доску внизу... Так мы и поступили.

Но все это имело не только трогательный, но и глубоко философски-психологический характер, если попытаться проникнуть в человеческую душу, взглянуть на нее изнутри... 

10.

Выходит, Наум был прав... «Пока молчу, та кровь на мне...» Грех, совешенный кем-то, принадлежащим к тому же народу, что и ты, воспринимается отчасти как твой собственный... «Ты» — это не только «ты», это и ты сам, твоя отдельность, индивидуальность, личность, и — частица общего, частица народа, твоего народа, и его грехи и доблести становятся как бы твоими собственными...

В самом деле, отчего во мне все вскипает при мысли о Березовском, Ходорковском и т.д., а при мысли о таком прячущемся где-то в тени олигархе, как Черномырдин или тот же Потанин — нет?.. И почему черная женщина Дэдди или славный этот парень Пол испытывают стыд в связи с нашим происшествием и, не имея к нему никакого отношения, хотят загладить свою, не существующую вину?.. Почему та же Роберта и с нею еще кто-то, подписавший рождественскую открытку, подпись была очень неразборчива, мы не могли выяснить, кому она принадлежит, — почему они, эти люди, вложили в открытку 10 долларов?.. Да, мы хотели как-то поблагодарить всех за добрые чувства, купили и отнесли Дэдди и Роберте по коробке «русских» конфет, но все это — мелочь, несоизмеримая с глубинами, открывшимися перед нами.

Грех, совершенный неведомым мне евреем на другом конце земли, — это мой грех. Подвиг Анилевича или мудрость Эйнштейна — моя гордость. Они — и грешники, и праведники — ближе мне, чем, к примеру, Ломоносов или Джефферсон. Они мне роднее. Это мой народ.

Но ведь этим чувством, в обиходе называемом «национальным», обладаю не только я, еврей. Это чувство присуще и русскому, и чеченцу, и французу. Им тоже ближе, родственней свой, чем чужой. И если людьми не руководит высокое нравственное чувство, отсюда может происходить и ксенофобия, и презрение к инородцам, ибо они — не наши, и все это коренится, скрывается в подсознании, врожденном, инстинктивном...

Так или иначе, но совестливость — за себя и за свой народ — пожалуй, и образует фундамент нравственности...

11.