Семейный архив

Едидович, уже за столом, с яростью набросился на ортодоксов и рассказал, как один из них, весьма уважаемый человек, заказал в «русском» магазине свинину и, чтобы все это происходило не на виду, велел принести заказ к себе в машину... Володе отвратительно было любое лицемерие, другое дело — искренняя вера... Ее он ценил и уважал.

Мы говорили об Израиле, о России, о разных-разностях, и во всем я встречал полное сходство с моими оценками, включая и Березовского, о котором Едидович не мог говорить без отвращения. Аня говорила о Руцком, воевавшем в Афганистане, а потом возглавлявшем защиту Белого Дома, и о генерале Рохлине, чьи части первыми вошли в Грозный — его офицеры по какой-то неизвестной причине были арестованы и уже три года находятся в тюрьме, а жена Рохлина обвиняется в убийстве мужа... Темное дело, которое и не думают распутать, прояснить...

Между тем, пока шел застольный разговор (давно я не ощущал такой близости в эмоциях и мыслях), мне вспоминался единственный «ресторанный» юбилей, на котором довелось нам присутствовать: здесь было человек сто пятьдесят, не меньше, особо выделялись грудастые, животастые, жирнозадые женщины, увешенные золотом, лоснящиеся самодовольством, да и мужчины не слишком отличались от них, напротив нас сидел — нет, восседал — некто в распахнутой на груди рубашке, с толстенной золотой цепью на шее, он потребовал для себя какой-то особенный коньяк и пил его в одиночку, перед ним заискивали, лебезили... Нам объяснили: он владелец бензоколонки. Но суть не только в этом веселившемся, отплясывавшем под «Хава-нагилу» обществе... Люди, куда более интеллигентные, осведомленные в политике, в разного рода искусствах, в литературе, истории и т.д., падали ниц перед Америкой, перед бесчисленным количеством предлагаемых в магазинах сыров, специй, колбас, деликатесов, стремясь забыть о своем прошлом, о России, или испытывая к прежнему «месту своего обитания» только ненависть и отвращение... Зато Израиль... О нем были рады поговорить — в застолье, исполненные сочувствия к его защитникам и ненависти — к арабам, при этом уписывая за обе щеки невиданные прежде еды, запивая их невиданным прежде питьем...

Я вспоминал обо всем этом и думал: что нужно этому худощавому, невысокому, болезненного вида человеку?.. Откуда в нем эта неистовость, этот жар, когда говорит он о своем народе, откуда эта любовь-страдание, когда речь идет о России?.. Он мог бы спокойно жить, писать мемуары, проводить время с детьми и внуками, тем более, что у него не слишком-то здоровое сердце, ему недавно вставили шесть тончайших трубочек в сжимающиеся сосуды, чтобы помочь свободной циркуляции крови... Но нет, что-то мешает его спокойствию, что-то порождает в нем острую боль за народ, перетерпевший и разгром Второго Храма, и изгнание из Испании, и ужас германского Холокоста, на который равнодушно взирали культурнейшие народы Европы и Америки, исповедующие христианство, гуманнейшие заповеди своего Учителя... Почему ему стыдно — за пороки своего народа, в которые, поминая Березовского и прочих олигархов, другие тычут пальцем?.. Почему дороги ему тысячелетние черты благородства, великодушия, мудрости, готовности к жертвам — ради одной только воли к свободе, избавления от многоликого, принимающего разные формы рабства?..

Я сидел за столом, слушал Володю, Олю — и думал о том, что сказал мне Саня Авербух, звонивший из Иерусалима. Мы говорили о том, что отталкивает, ожесточает против собственного народа... Но в заключение Саня сказал: «Знаешь, нельзя говорить так о народе в целом... Он не только сейчас — он всегда был таким, и когда Моисей водил его по пустыне, и когда Бог снабдил его десятью заповедями... Он движется, он в пути... Каким бы ни был он — это наш народ, и мы — плоть от плоти его, со всеми его грехами и со всем хорошим...»

Вероятно, Владимир Едидович пришел к этим мыслям сам, без помощи Сани Авербуха, пришел гораздо раньше меня... 

12.

«Завершая определение американской демократии, помимо личной свободы и массового участия народа в демократическом процессе, необходимо упомянуть еще один фактор. Это готовность всей душой откликнуться на трагический опыт человечества. Американцы обязаны этим даром тому, что их демократическое мышление берет свое начало в библейской традиции пуританства, которая включает в себя и ветхозаветную жажду справедливости, и христианскую любовь к ближнему».

Макс Лернер, «Развитие цивилизации в Америке», т. 1, Москва, «Радуга», 1992 г.