Семейный архив

Объяснить было трудно. Трудно, поскольку в лагерях работали заключенные, строили города, прокладывали дороги, пускали в ход предприятия... Военная промышленность, в непрестанной конкуренции с Западом... Шла «холодная война», поглощавшая до 70 процентов бюджета... Потом началась «перестройка» — развязали глотки антисемитам, начались «малые войны» в Приднепровье, Карабахе, Киргизии, Узбекистане... Партийная номенклатура подняла знамя национализма... Жулики, ворюги стали господами положения...

— У меня здесь дом, — говорил Мариус. — Две машины — одна моя, другая жены... Там у меня не было ни одной... О двух машинах не приходилось даже и мечтать...

Его слушали, хмыкали, ему верили — как это: жить без машины... Разве это возможно?..

Слушая рассказы Мариуса, я вспоминал Аркадия Белинкова. Вырвавшись из страны, где более двенадцати лет, со студенческой скамьи, провел он за колючей проволокой, где ее величество Свобода почиталась высочайшей ценностью, он поразился американскому прагматизму, исходившему не от рабочих, а от либеральной интеллигенции... Бесплатно... Бесплатно... Бесплатно... Свобода?.. Но свобода требует денег... Белинков так и умер в Америке, не обретя компромисса в понимании американских нравственно-материальных ценностей...

Мариус остался таким же, как был. И в этом заключалось его сходство со мной и с Аней... 

19.

...Мы сходились все больше, все ближе. Этому способствовали попытки собрать написанное мной в годы эмиграции и издать книгу. Я позвонил Саше Брин и попросил ее нарисовать обложку. Саша и Мариус приехали к нам, взяли тексты отпечатанных на машинке рассказов и повестей. Души наши соприкоснулись. Еврейская тема нам всем была равно дорога, хотя Мариус не стремился рвать на груди рубаху и стучать кулаком в грудь. Но, судя по фамилии, далекие его предки были изгнаны из Испании, поколесили по Европе, добрались до Польши, затем оказались в России, чтобы впоследствии ступить на американскую землю...

Что до книги, то Германия перевела мне 2.400 долларов в порядке компенсации за эвакуации из Крыма. (Как могли они компенсировать смерть отца, матери, деда?..) Я прибавил к этому тысячу долларов, скопленных за два года — гонорары плюс чеки за «Северное сияние» и «Эллинов». К тому же мне повезло: меня познакомили с молодой женщиной Нэлли Сметанкиной, из Воронежа, она брала один доллар за страницу набора. Но пришлось занять денег, чтобы дотянуть до пяти тысяч — столько стоило издание книги.

Меня беспокоило, как отнесется к рассказам Нэлли, человек русский, а значит — руководящийся расхожими стереотипами еврея. Но я не услышал никакого недовольства. Нэлли оказалась очень славной, искренней, по-русски порывистой женщиной — ей было всего 22, ее мужу 23, они бывали у нас. Оба нам нравились. Они закончили экономический факультет в Воронеже, Илья должен был завершить свою диссертацию на американском материале, но здесь им пришлось работать в одной из гостиниц Детройта, убирать номера, потом они перебрались в Кливленд, где он поступил в компьютерную фирму...

Нэлли подготовила макет книги, я договорился с издательством при журнале «Вестник», издающемся в Балтиморе, и через два месяца книга была готова. 500 экземпляров. С обложкой Саши Брин, очень точно уловившей суть рассказа «Лазарь и Вера», по которому, настояла Аня, и называлась вся книга. Но к тому времени Нэлли и Илья вернулись к себе в Воронеж...

Это была четырнадцатая моя книга, третья в эмиграции. Вряд ли мне удалось бы издать ее в Алма-Ате или в Москве. Евреи, живущие там, неизбежно чувствуют себя гостями, приживалами, чем-то вроде пришей-пристебай... Об одном из ярчайших примеров сообщили мне в письме: Геннадий Толмачев, сызнова редактор «Простора», сочинил книгу «Лидер» — о Назарбаеве, финансировал ее издание крупнейший казахстанский банкир, еврей, а фотоматериал дал Иосиф Маляр, когда-то друг Зенюка... Два еврея и один антисемит лижут ягодицы бывшему партийному, а ныне государственному диктатору-президенту...

Здесь я был полностью свободен. Мало того. Во многих вещах я стремился изобразить скверные черты, свойственные нашему племени. Я предполагал, что среди «наших» это вызовет ответное недовольство... Впрочем, на встрече, которую вновь устроила в «Джуиш фемили» Мария Маркович, подобных упреков я не услышал...

20.

Книга не исчерпывала суть нашей жизни. И новая вещь «Семейный архив», над которой сижу я уже два года, не является центром нашего (моего) существования...

И все мне казалось, что ты предо мной,

Как будто бы голос я слышу родной...

Но ты далеко...

Мне часто вспоминалась Алма-Ата, кухня, покрытый пластиком стол и безудержные, рванувшиеся из меня рыдания — постыдные, горькие... Боже-Боже, к чему мы здесь, в Америке, в Кливленде, если между нами и Нью-Йорком — тысячи миль, вечность?..

Но ты далеко,

До тебя мне дойти нелегко...