Семейный архив

Почему-то перед моими глазами все время маячит Мариша в красненьком пальто, с ранцем за плечами, с красной от мороза мордочкой... И бабушка с дедушкой, встречающие ее вечером, под огнями фонарей, на углу перекрестка улиц «Правды» и «Абая»... Мы бывали рады — нет, счастливы, когда видели ее у нас... Но это случалось редко и помалу... В Нью-Йорке же мне казалось — я только и слышу ее каблучки, дробь их по паркету — оффис, госпиталь, институт, анализ, магазины, кухня... Все.

Мишу мы почти не видели, хотя общение с ним бывало приятно... Его, например, наблюдения над Германией, где происходила одна из конференций, в которой он участвовал, были и тонки, опираясь на еле уловимые впечатления, и глубоки... Зато Сашуля... Он приезжал в Кливленд обычно летом, во время каникул. Ему нравилась музыкально-драматическая группа детей при Джессеси, а нам — его общение с ребятами, умение двигаться по сцене, выразительно жестикулировать, петь... Но у нас не было машины, гости посещали нас изредка, мы не играли в карты и вообще считались людьми скучными, унылыми. Единственное, что могло развлечь Сашеньку, это компьютер, присланный в подарок Виктором Снитковским (он купил себе новый). Тем более мы радовались возможности повидать Сашеньку, Мишу и Маришу в Нью-Йорке, когда возникал случай.

И такой случай представился в начале 2001 года. Мы оказались в Нью-Йорке. Ребята летом не смогли использовать отпуск, и теперь, зимой, им хотелось дней на десять слетать в Италию, на юг — на Сицилию, в Неаполь... Чтобы Сашка не оставался один, мы и приехали в Нью-Йорк.

Я не стану описывать подробности. Меньше всего меня интересовали выставки, музеи. Величайшим наслаждением было просто бродить по улицам, наблюдая прохожих, толпу, витрины, вывески... В Кливленде мы привыкли к домикам, тишине, безлюдью. Здесь нас окружала живая жизнь. Однажды мы были в Метрополитен-опере на «Докторе Фаусте» Бузони — прекрасная музыка и супер-модерновая постановка, несколько затемнявшая смысл...

Первый раз несколько лет назад мы зашли в собор Св. Патрика — и были поражены — не величием, а особенной атмосферой внутри него. Высоченные, в готических «веревках» потолки, скульптуры, часовенки, горящие свечи, органная музыка, живописные изображения... И все это посреди бурлящего, заполненного куда-то спешащими людьми города... Я видел, как, никем не неволимый, входил с улицы человек, становился на колени между скамьями (там, внизу, приделана дощечка для колен) и замирал — оставаясь наедине со своими мыслями, чувствами... Это было удивительно и трогательно: выдернутый из суеты человек, перед самим собой, перед Богом, перед собственной совестью — как это ни обозначь... Когда я смотрел на таких мужчин или женщин, у меня влажнели глаза, в горле камнем застревал комок...

Я помог Сашуле соорудить стенд на тему: «Распад Советского Союза». Когда к нему пришли вечером друзья, мы тише воды, ниже травы сидели в своей комнате, и Сашка был нам за это весьма благодарен. Однако главным событием для нас было совместное посещение Карнеги-холла.

Собираясь на концерт, Сашка спросил, как мы хотим, чтобы он оделся: обычно или... Мы сказали — как ему хочется. И он оделся в белую рубашку, галстук, бело-серые брюки. В Карнеги-холле он предложил нам раздеться в гардеробе и сам заплатил за это. Потом провел нас в лифт, а затем — на положенные по билетам места. Он сидел между нами, внимательно слушая Филадельфийский оркестр, а я вспоминал, как одиннадцать с половиной лет назад, малышом четырех с половиной годочков, в кургузой, горбящейся на спине курточке, очутился он за перегородкой, над которой висела табличка «Вена», и плакал навзрыд... Сейчас он в десятом классе, ему 16, он выпускает газету в 1300 экземпляров... (Когда-то за журнал «Вонзай самокритику» нас потянули в КГБ). Спасибо тебе, Америка... Приехали ребята — после Палермо и Неаполя. Я не помню, чтобы они были так теплы, душевны, приветливы. Мы ездили на Брайтон, где в книжных магазинах купили несколько книг, в том числе и «Книгу жизни» Дубнова; потом оказались в Грин-Виллидж, где люди живут свободно, не стесняясь сексуальных пороков; нас привели в крохотное английское кафе «Чай и симпатия», там было тесно от маленьких столиков — на двоих, на четверых, и пирожные, и взбитые сливки — все было вкусно и безвредно... Дома у ребят следовало произвести перепланировку: прибыла мебель из Франции, ее требовалось расставить...

Ребята — все трое — прижились, вжились в Америку. И мы оба радовались за них...

21.

Мы радовались за ребят, но сами...

О, да, будь мы в Алма-Ате, я не столько бы думал о «Семейном архиве», сколько о пропитании. Да и — думал ли?.. Ведь тут мне вырезали девять лет назад опухоль, от которой я давно бы помер, оставаясь там. А если бы и выжил, то три мои книги так и остались бы голубой мечтой... Мы оба, я и Аня, ни за что не смирились бы с желанием вытеснить из Казахстана всех «инородцев» — так, вероятно, теперь именуют в Казахстане всех не-казахов. Что это была бы за жизнь?..