Семейный архив

Вот стихотворение, неведомо как сохранившееся с тех далеких времен. Пожелтевший листок, судя по формату и вертикальным, разграфившим его линиям, вырванный из какой-то конторской книги:

Астрахань, 20/11 1923 г,

Михаилу Гидеоновичу Герт от автора

В Библиотеке Мед. института

За столиком чинно

Герт юный сидит,

Подобно Зевесу,

Сурово глядит.

Студенты толпятся,

Студенты острят,

Студенты сердиты

И Шварцем грозят.

Пленительны глазки

Студенток порой,

Но Миша бесстрастен,

Дев юных герой.

«Два месяца штрафу ?

«Без книг мне сидеть ?

«Товарищ, ведь надо

«Студента жалеть...»

Но Миша упорен,

Гнев Миши велик:

«Просрочили книгу —

«Сидите без книг».

Студент свирепеет

И злобно грозит:

«Пусть Шварц нас рассудит,

«Вас Шварц усмирит!»

Взволнованный Миша

К завбибу спешит

И с скорбью глубокой

Ему говорит:

«Что делать, скажите,

«Не знаю, как быть:

«Студент злой грозится

«Меня погубить».

Завбиб в ус не дует

(Завбиб — без усов),

Ответ его ясный

Заране готов:

«Бояться нет смысла:

«За нас политком,

«Нас Итин поддержит,

«В нарсуд мы пойдем.

«Штрафуйте, штрафуйте

«Забывших свой срок:

«Студентам ведь это

«Хороший урок...»

Не знаю, чьи это стихи. Но «пленительны глазки студенток порой...» Среди них были, возможно, и глаза моей матери, светлые, как у ее отца, зеленовато-голубые, с жемчужным отливом... Судя по фотографиям, она была редкостно красива — какой-то хрупкой, легкой, летящей над землей красотой, и туберкулез, который впоследствии пожирал ее, делал эту красоту еще более острой, яркой, надземной. У нее был сильный, серебристый, словно порхающий где-то там, в солнечной вышине, голос, мне особенно запомнилось, как она пела: «Между небом и землей жаворонок вьется...»

Что же до отца, то вряд ли он был так уж «бесстрастен, дев юных герой...» Так это начиналось. И не удивительно: когда они поженились в 1927 году, моему отцу было 23, моей матери 22. Закончив институт, они поехали врачами в Марфино, большое село на берегу Волги, в нескольких десятках километров от Астрахани. У меня сохранилась несколько фотографий той поры, на одной из них — мать рядом с лошадью, черные, расплескавшиеся по плечам и спине волосы сливаются с конской гривой, на другой — мать сидит на телеге, держа в руках вожжи, лицо у нее серьезное, напряженное — видно, ее снял отец, когда она отправлялась на вызов...

Но беспечная молодая жизнь оказалась недолгой — проклятая «еврейская болезнь» — туберкулез — надвинулась на мать. Среди нашей родни едва ли не половина погибла из-за продырявленных палочкой Коха легких, теперь очередь дошла до нее...

Она была уже на самом краю, я рождался, судя по рассказам, в муках и безнадежности... Единственной панацеей тогда считали перемену климата, Крым... И мои родители уехали туда, в поисках спасения от бурно развивавшегося процесса. Вскоре привезли к ним и меня.