Семейный круг

— Чем печальный? Естественный. Всех нас одолеет смерть, но существование свое мы можем сделать благородным или подлым, — в зависимости от того, насколько мы окажемся мужественны и тверды. К тому же моя пьеса не вполне соответствует действительности. В реальной жизни веревочки не видны, а петрушечник безразличен; так легче.

— Мне нравится ваш оптимизм, Бертран; в нем есть что-то безнадежное, и это мне по душе. Вы прыгаете в пустоту и говорите при этом: «Все превосходно». Иной раз мне кажется, что я последую вашему примеру, буду жить сегодняшним днем, прыгать…

Они шли вдоль небольшого пруда, где плавали утки. Бертран смотрел на двойной след, остававшийся после каждой птицы, — на зыбкий угол, стороны которого расходились, все расширяясь, до самого берега. Он остановился, подобрал камешек и бросил его в воду. От него пошли кругообразные волны, разбегавшиеся далеко-далеко, пока не терялись из виду; они бороздили отражения деревьев в воде горизонтальными, параллельными, трепещущими линиями, потом слабели и замирали. Вода вновь стала гладкой. Дениза, следовавшая за жестом и за мыслями Бертрана, встретила его взгляд и улыбнулась.

XVIII

Путь от Парижа до Пон-де-Лэра, — столь знакомый, — показался совсем коротким. Какой-то плешивый толстяк попробовал разговориться с Денизой. Он сказал, что по профессии он дирижер, собирается в Англию, а недавно приехал из Египта. Его жена гораздо моложе. У них маленький сын. Ему грустно расставаться с ними. Дениза слушала рассеянно, хотя рассказ и трогал ее. На реке, за тополями, виднелись ползущие гуськом баржи. Наедине с незнакомцем, в тесном купе, она чувствовала себя восхитительно свободной. Как мало требуется, чтобы спастись от судьбы! Немного мужества. Небольшой переезд по железной дороге. Из соседнего купе в отворенную дверь доносились обрывки разговора:

— Он открывает рот не больше пяти-шести раз в год и только для того, чтобы возвестить о каком-нибудь несчастье…

Дениза попыталась заняться чтением. У нее была книга о Чехове.

«Какая странная судьба у героев Чехова! Они до крайнего предела напрягают свои внутренние силы, но никогда не достигают внешних результатов. Все они вызывают у нас жалость. Такая-то нюхает табак, одевается черт знает как, ходит нечесаная, распускается; такой-то всем недоволен, ворчит, пьет и приводит в отчаяние окружающих. Все эти люди рассуждают и действуют вкривь и вкось. Они не умеют, — я сказал бы даже: не желают — приноровить внешний мир к своим потребностям».

Из коридора вновь донеслось:

— За ним числится две тысячи семьсот двадцать пять летных часов… В этом отношении он весьма привлекателен. Но его отец и младший брат с ним не в ладах. Он считает их кретинами. И не скрывает этого.

Дениза представила себе эту семью, ее драму. Потом опять стала читать:

«Невозможно спокойно размышлять и пытаться предвидеть будущее. Надо биться головой об стену не переставая. К чему это приведет? И вообще приведет ли к чему-нибудь? Начало это или конец? Не есть ли это новый способ созидания, созидания нечеловеческого, ex nihilo.[54] „Не знаю“, — отвечает старик профессор своей воспитаннице Кате, которая бьется в рыданиях. „Не знаю“, — отвечает Чехов всем плачущим, всем страдающим. Книга о Чехове должна заканчиваться следующими словами — и только ими: „Смирись, мое сердце; спи уготованным тебе животным сном“».

Она закрыла книгу и задумалась.

«Почему „животным“? — думала она. — Бертран тоже сказал бы: „Не знаю“, но он добавил бы: „Я могу попытаться кое-что узнать…“ „Смирись, мое сердце; спи уготованным тебе животным сном…“ Да, иногда надо спать, как животное, все забыть, возродить в себе животное. Но разве не бывает пробуждений? Побед?»