Семейный портрет с колдуном

Кучер не стал спорить, и карета свернула к востоку. Я смотрела в окно, стараясь не думать ни о чем. Но в мыслях назойливо крутились прощальные слова Марион: как будто ты надела маску, или сняла её…

Так надела или сняла?..

16. Чтобы узнать правду

Эйкедж был таким же небольшим городком, как и Линтон, в котором прошло мое детство. Карета въехала в главные ворота уже в сумерках, но я не волновалась – в городе была гостиница, там я и хотела переночевать, чтобы утром отправиться обратно. А матушка Бевина не откажется принять меня и вечером.

Через пару дней я вернусь в столицу и брошу письмо с подтверждением в лицо колдуну. Пусть лопнет от злости, что его подлость не удалась, и не получилось очернить меня.

Подумав об этом, я испытала злую радость и тут же одернула себя.

Стоп, Эмили. Можно подумать, ты делаешь это ради колдуна. Нет, ты делаешь это ради своего честного имени, ради Аселина…

Но мысли об Аселине только добавили тревожности, и я постаралась прогнать их подальше. Об Аселине я подумаю… потом. А сейчас можно насладиться путешествием.

Открыв окно, я смотрела на извилистые мощеные улочки, пышные заросли желтых акаций, и радовалась, что сейчас увижу каменные стены пансиона. Увижу липовые аллеи, где гуляла с подругами… И шиповник, наверное, ещё не отцвел…

Расплатившись с кучером, я договорилась, что мы выезжаем завтра в шесть утра, взяла чемоданчик и дернула веревку колокольчика над низкими дверями пансиона.

Мне недолго пришлось стоять на крыльце – через две или три минуты дверь распахнулась, и молодая монахиня в сером платке и черном платье с белым воротничком, приветливо спросила, что мне угодно.

- Добрый вечер, - улыбнулась я ей. – Мое имя – Эмили Валентайн. Я обучалась в вашем пансионе, закончила его в прошлом году. Могу я видеть матушку Бевину?

- Матушку Бевину? – переспросила монахиня в замешательстве, и я похолодела – неужели настоятельница умерла?

Может, в этом тоже виноват колдун?!

- Матушка Бевина, - заговорила я, волнуясь, - настоятельница… Что с ней? Мне необходимо увидеть её.

- Леди, наша настоятельница – матушка Цецилия, - сказала монахиня. – Вы, наверное, ошиблись. И я не помню вас среди наших выпускниц… Как, вы говорите, ваше имя?

- Эмилия. Эмилия Валентайн,  - ответила я, волнуясь всё больше. Значит, настоятельница поменялась. Не очень хорошо. Но и не очень плохо. Всегда остаются другие люди, знавшие меня, и архивные книги.  – Я училась у вас пять лет, меня должны помнить воспитатели – сестра Бернадетт, сестра Ребекка…

- О, возможно, я что-то перепутала. Входите, - монахиня впустила меня в пансион и закрыла за мной двери.

Здесь ничего не изменилось – те же стены, те же окна, застекленные розовыми и голубыми витражами…

А на заднем дворе растут липы. Мы любили гулять там, потому что монастырская стена с той стороны была разрушена, и можно было увидеть город – реку, здание ратуши с часами…

Монахиня проводила меня в кабинет настоятельницы, и представила:

- Леди Валентайн, она говорит, что училась у нас.

Из кресла мне навстречу встала матушка Бевина – я помнила ее именно такой. Грузной женщиной с чуть отекшим лицом. На подбородке – родимое пятно, но воротничок неизменно белоснежный и накрахмаленный на славу.

- Преподобная Цецилия, - монахиня, проводившая меня, голосом выделила имя настоятельницы, - юная леди говорит, что желает видеть матушку Бевину, настоятельницу.

- Это какая-то ошибка, - настоятельница, подслеповато щурясь, вглядывалась мне в лицо. – Я не помню вас среди учениц.

- И я не помню, - коротко поддакнула молодая монахиня.

Повисла неловкая пауза, во время которой я растерянно смотрела то на настоятельницу, то на монахиню. Они переглянулись, и настоятельница мягко спросила:

- Когда вы закончили обучение?

- В прошлом году! – меня затрясло, как в лихорадке. – Меня должны помнить сестра Бернадетт… сестра Ребекка… Я, правда, здесь училась!..

- Успокойтесь, леди, - настоятельница взяла меня под руку и усадила в кресло. – Сейчас мы во всем разберемся. Табита, - она обратилась к молодой монахине, - приведи Бернадетт и Ребекку.

- Мне нужно письменное свидетельство, что я обучалась здесь, - забормотала я, порываясь встать, но настоятельница удержала меня в кресле, положив руку на плечо.

- Не волнуйтесь, леди, - попросила мать Цецилия, которую я упорно помнила, как матушку Бевину. – Хотите воды?

От воды я отказалась, а когда в кабинет вошли сестра Бернадетт и сестра Ребекка, я вскочила и потянулась к ним с такой надеждой, будто им предстояло спасти мою жизнь.

- Юная леди утверждает, что училась у нас, - сказала настоятельница. Но я ее что-то не узнаю.

- Эмили Валентайн, - торопливо заговорила я, обращаясь к сестрам. – Помните, на выпускном экзамене я перевернула чернильницу и вы, сестра Бернадетт, отчитали меня и заставили переписать сочинение по истории три раза?

Лицо монахини выразило замешательство, а сестра Ребекка произнесла:

- Леди, сестра Бернадетт не преподает историю. Ее предмет – домоводство.