Семейный позор

Спокойный вопрос Маспи слишком смахивал на вызов, и Перрин вдруг растерялась.

- Ну, легавый - он и есть легавый, - тупо повторила она.

- Бруно - полицейский? Верно. Но имейте в виду: не какой-нибудь там завалящий. Представьте себе, я недавно разговаривал с комиссаром Мурато, и он по-приятельски...

- По-приятельски???

- Совершенно точно, и даже по-дружески признался, что просто и не знает, как выкручивался бы без Бруно...

- И по-вашему, это нормально? Да разве хорошо, когда старший сын семейства, где...

- Я не позволю вам судить о моей семье!

- Так я ж - не от большой радости! Но коли этой дурище Пэмпренетте втемяшилось туда войти...

- Это - если я ее приму!

- И вы бы отвергли мою единственную дочь? Да при виде ее все рыдают от восторга! А парни так и падают на колени, когда она идет по Канебьер, вот так!

- И тем не менее Пэмпренетта - всего-навсего мелкая воровка!

- Мелкая? Несчастный! Да она все свое приданое стянула на набережных!

- Вот именно, мадам Адоль, вот именно! И я далеко не уверен, что как раз о такой супруге должен мечтать полицейский инспектор с блестящим будущим!

- Элуа, вы меня хорошо знаете! Если вы запретите сыну жениться на моей девочке, она покончит с собой, и это так же верно, как то, что я жива! А коли Пэмпренетта наложит на себя руки, клянусь Матерью Божьей, я пойду на Лонг-де-Капюсэн и учиню там резню! А ты, Дьедоннэ, молча позволяешь оскорблять свою дочь?

- Я иду на рыбалку.

- Он идет на рыбалку! Слыхали? Меня обливают грязью, попирают ногами Пэмпренетту, а он, видите ли, идет рыбку ловить! Господи, да когда ж ты сделаешь меня вдовой?

Эта мольба, по-видимому, нисколько не взволновала Адоля, он только постарался убедить Маспи поскорее отправиться в порт.

И они пошли бок о бок к моторной лодке Дьедоннэ. По дороге Адоль лишь пробормотал себе под нос:

- Перрин - славная женщина, что верно, то верно... но иногда с ней чертовски тяжело... чертовски...

А потом приятели ловили рыбу.

Время от времени Элуа, украдкой наблюдая за Дьедоннэ, замечал, как подергивается его лицо. Адоль, вне всяких сомнений, сильно страдал, а Великий Маспи терпеть не мог смотреть на чужие страдания.

- Эй, Дьедоннэ, может, перекусим?

- Если хочешь...

- Я проголодался как волк!

Элуа достал пакет с едой, приготовленный его другом, разложил припасы на скамье и протянул Адолю колбасу. Тот покачал головой.

- Я совсем не хочу есть... только пить...

- Так ты серьезно болен, Дьедоннэ?

- Эта проклятая рука...

- Тебе бы надо сходить к врачу.

Пока Адоль утолял мучившую его жажду, Элуа спокойно жевал с видом человека, для которого всякая трапеза - священный ритуал, не терпящий никакой спешки.

- Слушай, Дьедоннэ, а тебе не интересно знать, зачем я пошел с тобой сегодня?

- Зачем?

- Чтобы поговорить!

- А-а-а...

- Вчера вечером Селестина наговорила мне кучу престранных вещей...

И Великий Маспи подробно изложил приятелю мнение своей супруги об их общих заблуждениях.

- Селестина не шибко, умна, - заключил он, - но здравого смысла у нее не отнять... Как, по-твоему, она права, Дьедоннэ, и мы с самого начала здорово промахнулись? Эй, Дьедоннэ, я с тобой разговариваю!

Адоль с видимым трудом вернулся к действительности.

- Я... прости... пожалуйста... но... но...

Элуа сразу встревожился.

- Да что с тобой, Дьедоннэ? Надеюсь, ты не хлопнешься в обморок?

- Ка... кажется, да...

Элуа едва успел перескочить через разделявшую их скамью и подхватить Адоля на руки.

- Господи Боже! Невероятно, чтобы ревматизм причинял такие муки!

Он похлопал приятеля по щекам.

- Эй, Адоль, встряхнись! Сейчас мы вернемся, и ты ляжешь в постель... а я сбегаю за врачом... если тебе совсем худо, он сделает какой-нибудь укол...

И тут он заметил струйку крови, стекавшую по тыльной стороне руки Дьедоннэ, оставляя за собой черно-красный след. Маспи на мгновение остолбенел, потом, перевернув по-прежнему бесчувственного Дьедоннэ, снял с него пиджак. Резким движением он оторвал рукав рубашки и при виде грязной повязки, стягивающей руку Адоля, в ужасе замер.

- Хорошенький ревматизм...

Маспи размотал бинт, и его чуть не стошнило. От раны исходил такой тяжкий дух, что ошибиться было невозможно: уже началась гангрена... За долгую жизнь Маспи не раз видел тех, кто побывал в перестрелке, и отлично знал, как выглядят пулевые ранения... Итак, Адолю прострелили руку... Элуа вернулся на свою скамейку и, наблюдая за раненым, мало-помалу прозревал чудовищную истину. Дьедоннэ... бедняга Дьедоннэ, с которым давно никто не считался... его лишь жалели... Дьедоннэ, вечно сидевший под каблуком у жены... Весь привычный Маспи мир вдруг разлетелся вдребезги. Как будто вместе с повязкой на руке старого друга он сорвал покрывало, с давних пор скрывавшее от него правду... Селестина была права... а вместе с ней - и Бруно... и Фелиси... Адоль заставил его сделать два одинаково тяжких открытия: во-первых, он, Великий Маспи, загубил собственную жизнь, а во-вторых, его лучший друг оказался последним мерзавцем. И Элуа даже не знал, за что больше сердиться на Дьедоннэ.