Семейщина

Кончив с извещениями, Корней Косорукий подымается из-за стола, — подходит к уполномоченному, тянет того в сторонку… Они о чем-то тихо гуторят, Борисов по временам бросает на Покалю скользящий взгляд.

«Обо мне это, — холодеет Покаля. — Неужто?..»

6

Получив извещения, лишь немногие твердозаданцы в тот же день повезли хлеб на приемный пункт, большинство крепышей решило выждать, не торопиться: срок еще есть, целая неделя впереди…

Отправив нарочного с донесением в РИК, Борисов назначил на вечер расширенный пленум сельсовета…

Заседание еще не началось, и тут, наполняя вечернюю улицу звоном колокольцев, к высокому крыльцу совета из-за моста потянулся большой обоз из тридцати саней… Дуги и челки коней перевиты красными лентами.

Впереди обоза десятки школьников и молодых парней с избачом и учительницей во главе. Донской и Марья Антоновна держат на палках красное полотнище с надписью: «Сдадим все излишки государству!» Обоз ведет Мартьян Яковлевич. Он приказывает остановиться у крыльца.

— Ловко придумано?! — кричит он. — Наш подарок пленуму сельсовета!

— Приготовиться! — тормошит ребятишек Марья Антоновна.

— Да здрав… сто процент… вы-пол-не-ние плана хлебо-то-вок! — нестройным хором голосисто выкрикивают школьники.

К бедняцко-середняцкому красному обозу выходит на крыльцо уплномоченный Борисов.

— Митинг, митинг! — кричит ему снизу Епиха.

Он вывернулся откуда-то из проулка с толпою парней и девок. На руках пятерых ребят гармошки и балалайки.

«Здорово у них организовано»! — любуясь оживлением молодежи, говорит себе Борисов и начинает краткую приветственную речь…

Едва смолкли последние его слова, вечернюю тишь наполняют всхлипы гармошек, и Лампеин звонкий голос, мешаясь с бархатным тенорком Епихи, плывет над улицей:

Кулаки вы, кулаки,

Аржаная каша,

Отфорсили кулаки, —

Теперь воля наша!

— Ишь и женку на митинг пригнал! — восхищенно говорит Мартьян Яковлевич.

Задорную балалаечную «сербиянку» и ярые взвизги гармошек гнут к земле новые и новые голоса. Парни и девки подхватывают Лампеин запев:

 Кулаки вы, кулаки,

 Медные подковки,

 Не сорвать вам, кулаки,

 Хлебозаготовки!..

Поющая, играющая, приплясывающая толпа накапливается впереди Мартьяновой колонны. Обоз трогается к приемному пункту, тихо поскрипывают полозья…

На крыльце сельсовета все еще толпятся члены пленума, — они все вышли сюда во время речи Борисова. Один только Покаля у окна остался. Расплющив картофелину носа о холодное стекло, он вперил пронзительно-напряженные глаза в крикливую суматошную улицу, — кони, сани, мужики, ребятишки, плакат на высоких шестах… «Ихня победа! Неужто навсегда ихня?.. Счас вот сберутся… Что это косорукий лиходей зыркал… Неужто меня?» — леденила сердце страшная догадка.

Покале чудилось, что не только нос, усы и борода примерзли к стеклу, — весь он примерз, всем нутром, оттого так холодно ему и не в силах он никуда двинуться…

На пленуме, после доклада Борисова о ходе заготовок, первым в прениях выступил Корней. Взгляд его метался по лицам, нет-нет да и проглянет в глазах испуг.

— Смелее! — шепнул eмy Борисов.

Корней начал свою речь издалека: он, как батрак, член сельсовета и советский активист, рад, что удалось сломить кулацкое сопротивление, что середняки «переломились» и хлеб пошел.

— Одначе, — сказал он далее, — какая у нас надёжа, что вот… уедет товарищ уполномоченный и мы план выполним? Нет такой надёжи. А почему нету, я вас спрошу? Да потому, что уполномоченный за околицу, а сельсовет — за старое… оно, это самое дело, за потачки твердикам… Прямо скажу, без заминки: покуда сидит в совете Покаля, нету у меня надёжи.

— И у меня! — выкрикнул Епиха.

«Началося!» — вздрогнул Покаля, и его сердце упало куда-то вниз, но, не моргнув, он прямо глянул налитыми глазами на уполномоченного, прохрипел:

— Личные счета!.. Ты все не запамятуешь, Епиха, как по младости лет поучил я тебя…

— Было дело — поучил! Это твое ученье до сей поры у меня вот где! — ударил себя в грудь Епиха.

— Не будем мешать оратору, — остановил спор Борисов. — Высказывайтесь определенно, какие обвинения…

— Обвинения? — переспросил Корней. — Я тогда в читальне сказывал вам, как мы список составляли на твёрдиков. Как глотку супроти драл? Покаля! Кто зажиточных завсегда покрывал? Он!

— Кто с тобой хлеб искать ходил те годы по дворам? Не я ли? — огрызнулся Покаля.

— Мало ли што! Подопрет, дак пойдешь? Я теперь насквозь тебя вижу. Кто Ипату пятки лижет? Ты! Откажешься поди, что похаживаешь к уставщику? Мы-то всё примечаем! Учены стали!

Покаля смолчал.

— Что, приперло? — горячо закричал Корней, — А кто, скажи, был лишен голосу спервоначалу? За что тебя лишили, как не за богатейство? Удалось вывернуться, на справных плечах в совет въехать. — Будя, отцарствовал!.. У тебя и теперь пошарить бы… Я анадысь в читальне предлагал, так вот не согласились… А чем он не кулак, скажите на милость! Да взять хотя бы то: в читальню ни разу на собранье не пришел, ни одной бригаде не помог. Как приехал товарищ уполномоченный, будто и нет его… Всем радость, а ему печаль. Как это рассудите, товарищи?