Семейщина

Да, все знакомо ему здесь, все как родное! Та же теснина мохнатых крутых сопок, тот же оползень серокрыших избенок, обрывающихся у большого пруда. Так же, как десять лет назад, дымит высоченная труба старого завода, на воротах которого желтая, прокопченная временем, вывеска, и на ней — 1789 год, год великой французской революции. Но куда же девался отливающий серебром на солнце крест на макушке горбатой cопки в щербине сосен? Должно быть, время разрушило этот отовсюду видимый крест, поставленный декабристами, и заросла буйным сосняком просека, круто взбегающая к нему, — по этой тропе ходили они на сопку. А что это сталось с могилами на бугорочке и часовенкой у церкви? Будто тайфун пронесся над этим кладбищем: кресты повалены, плиты выворочены, надписи стерли дожди и ветры. Часовенка Муравьевых в развалинах, и от мадонны итальянца Поджио не осталось и следа. Церковь, построенная декабристами, превращена в барак… Приезжий поморщился.

Но что это там, в конце поселка, — восемь величественных белых корпусов? Наверное, социалистический город, рабочий город большого металлургического завода. Там растет гигант и новая культура — она, вероятно, уже ведет оттуда свое наступление на застойный быт петрован, на эти покосившиеся домишки.

Размышляя таким образом, приезжий миновал кладбище, спустился в поселок, зашагал в контору молибденового треста. Советской стране нужны редкие металлы, геологи открыли на Чикое молибден, — крупнейшее месторождение в Союзе. Теперь вот надо строить в этой глухомани обогатительную фабрику… И он сам, молодой инженер, вызвался по окончании Ленинградского горного института поехать на чикойский молибден, в тайгу… Что ему! Тайга ли, степь ли, — не страшно, все знакомо, все привычно с детства. Но прежде чем отправиться на Чикой, он намерен хоть на день завернуть в родные края, к своей семейщине.

Как то она теперь, обломалась ли? Десять лет назад он не верил в возможность ее переделки, его возмущала и оскорбляла семейская дикость, он не видел пути, по которому можно было бы повести семейщину к большому человеческому прогрессу, как не видел и собственного пути… Сейчас путь его ясен — великая революции привела его в армию передовых борцов, в партию. Старые знания Томского университета мало пригодились ему в жизни, пришлось переучиваться. Сейчас он инженер, призванный индустриализировать таежную окраину…

Закончив свои дела в конторе молибденового треста, инженер пошел на базар: не встретит ли он там Никольских знакомцев.

Бродить в базарной сутолоке ему пришлось недолго. Шагах в тридцати от него стояли загорелый молодой мужик с едва приметным кустиком светло-русой бородки и рябая женщина в сарафане без кички. Они весело о чем-то разговаривали, смеялись, глядели друг на друга так, будто не могли наглядеться.

— О, да это наши!.. Василий Дементеич… — будто про себя сказал инженер и подошел к ним.

— Андреич! Братан! — сразу узнал его Василий, едва он заговорил. — Как почернел! Как помужал! Я думал, ты погас где, — эстолько лет не пишешь! Сегодня зараз две нежданных встречи: ты да вот Дарушка… приехала с мужиком своим с Амура на родину поглядеть…

Взволнованный встречей, Андреич пожимал обоим руки, спрашивал, не дожидаясь ответа, балагурил.

Потом пошли взаимные расспросы, и Андреич узнал, что ни деда Ивана, ни дяди Дементея нет уже в живых, что жива только тетушка Ахимья Ивановна, а безногий Федот давно женился и перекочевал на Обор…

— Хорош был дед! — с легкой грустью произнес Андреич, — Правдивый старик, чистая душа… А дядька-то кулачок, ничего не попишешь… Ловко он меня тогда выпроводил.

Василий перестал улыбаться.

— У вас что, колхоз, наверное, — спросил Андреич.

— Да, один имеется, — пробормотал Василий.

— Нашли, значит, настоящий путь! — обрадовался приезжий. — Ты тоже вошел?

Василий смутился еще больше:

— Нет, мы пока одноличники. Самая малость пока в артели… Из-за нее-то вон чо подеялось!

— А что?

— Да вот заехал сюда третьеводни, а домой — никак. Не пущают. Кругом заставы… заворачивают обратно. Слых идет: восстание у нас, и в Хонхолое, и дальше.

— Восстание?! Какое же может быть сейчас восстание? — изумился Андреич.

— Да кто его знает, — уклончиво ответил Василий. — Так что придется и тебе с нами в Петровском погостить…

— Нет, времени у меня мало. Тороплюсь. Как-нибудь проеду, пойду в райком, меня пустят. Встретимся, наверное, в деревне… Пока до свидания. Он распрощался с Василием и Дарьей и направился в райком партии.

Во дворе райкома стояла запряженная телега, в нее усаживались двое — бурят и русский, оба с винтовками. — Вы, случайно, не в сторону Никольского? — спросил Андреич.

— Да. А вам что? — обернулся бурят.

— Мне нужно туда же… Вот мои документы…

Через пять минут Андреич получил в райкоме винтовку, и они поехали.

— Подвезло мне! — весело заявил он. Спутники его оказались инструкторами областного комитета партии. Они ехали в охваченный мятежом район. В дороге разговорились. Русский назвался Евгением Константиновичем Романским.