Семейство Доддов за границей

— Вотъ что онъ говоритъ, матушка, сказалъ Джемсъ и прочиталъ письмо, которое, признаюсь, Молли, было антикомъ въ своемъ родѣ, потому-что, хоть было ужасно-чудно написано, но оказывалось англійскимъ; но-крайней-мѣрѣ видно было, что баронъ хотѣлъ писать поанглійски. Къ-счастію, смыслъ его былъ понятенъ. Такъ я и сказала К. Дж.: „одно, по-крайней-мѣрѣ, говоритъ въ пользу барона тутъ нѣтъ ни обмана, ни уловокъ. Онъ дѣлаетъ предложеніе какъ благородный человѣкъ“. А вѣдь мы живемъ въ такомъ вѣкѣ, милая Молли, что ужь и это- большое достоинство.

Иныя матери ничего не хотятъ замѣчать, но это можетъ завести иногда слишкомъ-далеко, особенно за границею; другія не хотятъ имѣть никакой снисходительности, но этимъ отталкиваютъ мужчинъ. Зачѣмъ и ставить сѣти, если кричать и отпугивать птицъ!

Мое мнѣніе, Молли, таково: лучше всего умѣренная сурвельянцъ, какъ говорятъ французы; такой надзоръ, который говоритъ молодымъ людямъ: „я смотрю за вами; я не противъ невинныхъ развлеченій и прочее, но не позволю дѣлать глупостей, любви не должно быть“. Иначе нельзя; часто случается, что хорошій женихъ пугается кокетствомъ, въ-сущности невиннымъ: „она заходитъ далеко“, думаетъ онъ, „эти взгляды, эти нѣжности, эти… мнѣ не нравятся“.

— Да любитъ ли она его? сказалъ К. Дж.: — любитъ ли его Мери Анна? Это главное.

— Разумѣется, любитъ, сказала я. — Если дѣвушка сохранила свое сердце, она всегда полюбитъ приличнаго жениха. Вѣдь онъ хорошій женихъ?

— По его же увѣренію, хорошій.

— И баронъ?

— Баронъ.

— И у него прекрасный замокъ съ огромнымъ паркомъ?

— Да, по его увѣренію.

— Итакъ я увѣрена, что ей нѣтъ никакихъ препятствій любить его.

— Во всякомъ случаѣ, надобно переговорить съ нею, сказалъ онъ, и послалъ Джемса позвать ее.

Джемсъ возвратился чрезъ минуту; но этого краткаго времени было для К. Дж. достаточно, чтобъ предаться порыву своего бѣшенаго характера по поводу моего дружескаго предостереженія, чтобъ онъ былъ деликатнѣе при сообщеніи Мери Аннѣ этого извѣстія.

— Развѣ не дочь она мнѣ? сказалъ онъ, топнувъ ногой, и я, на зло ему, промолчала, не сказала „да“, на его наглый вопросъ.

— Я васъ спрашиваю, дочь она мнѣ, или нѣтъ? закричалъ онъ снова.

Я не отвѣчала ему ни полслова.

— Хорошо, пусть она и не моя дочь, сказалъ онъ: — отцовская власть надъ нею все-таки принадлежитъ мнѣ.

— Да, вы можете выказать надъ нею все ваше варварство и тиранство.

— Послушайте же, мистриссъ Д., началъ онъ, но, къ-счастью, въ этотъ самый мигъ вошли Джемсъ и Мери Анна, и онъ остановился.

— Ахъ, милый папа! вскричала Мери Анна, падая къ его ногамъ и скрывая свое лицо на груди его. — Могу ли я разстаться съ вами и милою мама.

— Объ этомъ-то мы и поговоримъ, другъ мой, сказалъ онъ сухо, раскрывая табакерку и нюхая табакъ.

— Вашъ батюшка не можетъ владѣть собою отъ волненія, душа моя, сказала я.

— Покинуть счастливую семью мою! рыдая, сказала Мери Анна (бѣдная! сердце ея разрывалось): — о! и самая мысль о томъ мучительна.

— Разумѣется, сказалъ К. Дж. тѣмъ же самымъ сухимъ, холоднымъ голосомъ. — Но мы видимъ, что это дѣлается каждый день. Спроси у матери…

— Нѣтъ, не ссылайтесь на мой примѣръ, сказала я: — мой удѣлъ неободрителенъ.

— Ну, каковъ бы тамъ ни былъ вашъ удѣлъ, а все-таки вы рѣшились попробовать его, сказалъ онъ съ усмѣшкою.

Потомъ, обратившись къ Мери Аннѣ, продолжалъ:

— Я вижу, что Джемсъ разсказалъ тебѣ все; мнѣ остается только спросить о твоихъ чувствахъ…

— Ахъ, бѣдное мое сердце! сказала она, прижимая руку къ груди — могу ли я измѣнить привязанности…

— Тебя и не заставятъ измѣнять, сказалъ онъ. — Если твоя любовь искренна, то, хоть я и не считаю для тебя выгодной партіею Петра Бельтона…

— Ахъ, не о немъ говорю я, папа.

— Разумѣется, не о немъ… этого никогда не было… это невозможно, сказала я.

— Ну, тѣмъ лучше, сказалъ онъ. — Теперь будетъ рѣчь объ этомъ баронѣ фонъ… не могу припомнить его имени: — какъ ты думаешь, можешь ли ты съ нимъ быть счастлива? Знаешь ли его характеръ, его привычки на столько, чтобъ отвѣчать рѣшительно?

— Ахъ, онъ чрезвычайно любезенъ, милъ, блестящъ…

— Это все еще рѣшительно ничего не значитъ; самый отличный паркетный шаркунъ можетъ быть дурнымъ мужемъ.

— Позвольте мнѣ говорить съ Мери Анною, сказала я. — Только женское сердце понимаетъ эти вещи, Молли; мужчины разсуждаютъ о нихъ, какъ-будто судьею долженъ быть разсудокъ. И съ этими словами я увела ее въ свою комнату.

Нѣтъ надобности пересказывать вамъ все, что я говорила ей, что она отвѣчала мнѣ; скажу только, что никогда я не видала такой разсудительной дѣвушки. Она съ перваго раза поняла какъ-нельзя-лучше наше положеніе. Она видѣла, что невозможно ручаться, долго ли мы удержимъ К. Дж. въ Европѣ; что, быть-можетъ, завтра, послѣзавтра онъ вздумаетъ возвратиться въ Ирландію. Каково будетъ тогда наше положеніе? „Я не сомнѣваюсь, говоритъ она, что еслибъ мнѣ дали жить въ Европѣ, я могла бъ найдти себѣ нѣчто-лучшее. Зная теперь жизнь, я увѣрена въ себѣ; но если мы удалимся съ поля битвы до начала кампаніи, гдѣ мы пожнемъ лавры, мама?“ Это ея слова, и они прекрасно выражаютъ мысль.