Семейство Майя

— Не знаю, должно быть… Но, думаю, дед всегда был пуританином.

Они спустились в сад, который тоже пленил Марию: такой милый и непритязательный со своим лениво журчащим каскадиком. Они присели ненадолго под старым кедром у грубого каменного стола, где были выбиты уже полустершиеся буквы и цифры; пение птиц в ветвях старого кедра заворожило Марию — никогда она, по ее словам, не слышала пения столь сладостного; она сорвала ветку, ей хотелось сохранить ее как реликвию.

Не надевая шляп, они дошли до конюшен; конюший, сдернув фуражку, с удивлением воззрился на прекрасную белокурую сеньору, никогда до сей поры не посещавшую «Букетика». Мария погладила лошадей, в особенности нежно и долго она ласкала Бездельницу, которая столько раз привозила Карлоса на улицу Святого Франциска. Ее интерес к лошадям Карлос тоже отнес к несравненным достоинствам идеальной жены.

Затем они вернулись отдельным ходом по лестнице, которая, по мнению Марии, казалась «таинственной» из-за плотного вишневого бархата; эта обивка делала ее похожей на шкатулку; к тому же бархатом заглушался шелест шелкового платья. Карлос тут же поклялся, что никогда никакое другое женское платье не коснется этих ступеней, разве только Эга появится вдруг переодетым в платье торговки рыбой.

Карлос оставил Марию на минуту, чтобы дать распоряжения Батисте; но, когда он вернулся, она сидела на краешке софы такая бледная и печальная, что он, схватив ее руки, воскликнул в тревоге:

— Что с тобой, любимая? Ты больна?

Она подняла на него полные слез глаза:

— Я подумала, что ты должен оставить ради меня этот прекрасный дом, покойную, удобную жизнь, друзей… Меня мучает совесть!

Карлос опустился возле нее на колени, смеясь над ее чувствительностью, называл ее дурочкой и осушал поцелуями катившиеся по ее щекам слезы… Неужели она не стоит этого жалкого каскадика в саду и нескольких потертых ковров?

— Я огорчен лишь тем, что жертвую ради тебя столь малым, моя дорогая Мария, тогда как ты жертвуешь для меня всем!

Она лишь пожала плечами.

— Я?

И, проведя рукой по его волосам, Мария нежно прижала Карлоса к груди; потом проникновенно произнесла, словно желая утишить тревоги и сомнения собственного сердца:

— В самом деле, ничто в мире не стоит нашей любви! Ничто! Если она истинна и глубока, все остальное — ничтожно и не может иметь значения…

Ее слова были заглушены поцелуями возлюбленного, который, держа ее в объятиях, увлекал к постели, где он столько часов провел в мечтах о ней — неприкасаемой богине.

В пять часов они вспомнили об обеде. Стол был накрыт в маленькой зале, которую Карлос все собирался отделать жемчужным и золотистым атласом. Но пока зала сохранила темно-зеленые обои; а недавно Карлос повесил в ней портрет своего отца: написанный явно без вдохновения, он изображал бледного большеглазого юношу в замшевых перчатках и с хлыстом в руке.

Батиста прислуживал им за столом, уже облаченный в светлую дорожную пару. Круглый небольшой стол был похож на корзину цветов; в серебряных ведерках со льдом охлаждалось шампанское; сладкий рис был выложен на блюде буквой «М» в честь Марии.

Эти знаки внимания заставили Марию растроганно улыбнуться. Затем взгляд ее упал на портрет Педро да Майа: она с интересом рассматривала лишенное красок лицо, которое время обесцветило еще сильнее, большие, печальные арабские глаза, черные и томные.

— Кто это? — спросила Мария.

— Мой отец.

Взяв свечу, она подошла к портрету поближе. Нашла, что у Карлоса с отцом мало сходства. И, обернувшись к Карлосу, который осторожно откупоривал бутылку старого шамбертена, вдруг сказала:

— Знаешь, на кого ты временами поразительно похож?.. Удивительно, но это так. Ты похож на мою мать!

Карлос рассмеялся, очарованный подобным сходством, еще больше сближавшим, по его мнению, их с Марией и чрезвычайно для него лестным.

— Ты прав, моя мать была красавицей… И у вас с ней есть нечто общее в лице, в каких-то отдельных чертах… И в особенности жесты, улыбка… И эта манера впадать в рассеянность, не замечать ничего вокруг… Я часто думаю об этом…

Батиста внес фаянсовую японскую супницу. И Карлос весело объявил, что сегодня у них обед по-португальски. Месье Антуан, повар-француз, уехал с дедушкой. А в «Букетике» осталась Микаэла, кухарка, — Карлос обожает ее стряпню: Микаэла владеет всеми секретами монастырской кухни, сохранившимися со времен Дона Жоана V.

— Для начала, моя дорогая, я предлагаю тебе куриный бульон, такой бульон подавали лишь в Одивеласе, в келье матери Паулы…

Обед был великолепный. Когда Батиста удалялся, их руки встречались поверх цветов в мимолетном пожатье. Никогда Карлос не видел Марию столь прекрасной, столь совершенной: ее глаза лучились необыкновенной нежностью, простая роза, украшавшая ее платье, говорила о безупречности вкуса. Их сердца переполняло одно желание: остаться навсегда здесь, в этом доме, в комнатах Карлоса, наслаждаться чудесными блюдами Микаэлы по рецептам португальской кухни времен Дона Жоана V и чтобы верный Батиста в светлой куртке прислуживал им за столом…