Семейство Майя

Но Карлос не слушал его и уже не улыбался. Прямо по Атерро, явно спеша, к ним приближалась дама — Карлос сразу же узнал ее — ее походку, словно у шествующей по земле богини, ее собачку с серебристой шерстью, бежавшую рядом, ее дивную фигуру, чьи античные формы не скрывали трепетной, горячей и нервной грации. На ней был toilette de serge[46] очень простой, но столь естественно облегавший ее тело, словно это была ее собственная кожа: своей строгостью он придавал ей особый оттенок горделивой чистоты; в руке она держала плотно сложенный тонкий похожий на трость английский зонтик от солнца; и вся она, торопливо идущая в сиянии дня, на фоне унылой набережной древнего города, поражала своим чужестранным видом, утонченностью, говорившей о ее принадлежности к высшей цивилизации. В тот день вуаль не затеняла ее лица. Но Карлос не смог разглядеть ее черт: лишь белизна кожи ослепила его и на миг черные бездонные глаза приковались к его глазам. Он бессознательно сделал шаг, чтобы последовать за ней. Рядом с ним Стейнброкен, ничего не замечая, продолжал разглагольствовать о том, что Бисмарк способен внушить ужас… По мере того как она удалялась, она казалась Карлосу все выше и прекрасней; и этот надуманный, литературный образ богини, шествующей по земле, не покидал его воображения. Речь канцлера в рейхстаге произвела на Стейнброкена удручающее впечатление… Да, она — богиня… Под шляпой в виде тюрбана Карлос успел заметить светло-каштановый локон, почти золотой на солнце; собачка с торчащими ушами бежала за ней.

— Разумеется, — сказал Карлос, — Бисмарк — возмутитель спокойствия…

Однако Стейнброкен уже оставил Бисмарка. Стейнброкен нападал теперь на лорда Биконсфилда.

— Il est tres fort… Oui, je l'accorde, il est excessivement fort. Mais voila… Ou va-t-il?[47]Карлос озирал набережную Содре. Но все вокруг словно превратилось в пустыню. Стейнброкен незадолго до болезни говорил министру иностранных дел то же самое: лорд Биконсфилд очень сильный человек, но куда он идет? Чего он хочет? И его превосходительство лишь пожал плечами. Его превосходительство не был осведомлен…

— Eh, oui! Beaconsfield est tres fort… Vous avez lu son speech chez le lord-maire? Epatant, mon cher, epatant!.. Mais voila… Ou va-t-il?[48]

— Дорогой Стейнброкен, я думаю, не слишком благоразумно с вашей стороны стоять здесь на ветру, посреди Атерро.

— В самом деле? — испугался дипломат, зябко поведя плечами.

И он заторопился, не желая задерживаться ни на секунду. Поскольку Карлос тоже направлялся домой, Стейнброкен предложил довезти его до «Букетика».

— Тогда пообедайте со мной, Стейнброкен.

— Charme, mon cher, charme…[49]

Коляска покатилась. И дипломат, укутав ноги и живот большим шотландским пледом, закончил:

— Ну что ж, Майа, мы звершили полезную пррогулку. Однако Атерро — мьезто не из везолых.

Не из веселых! Для Карлоса в тот день Атерро стало восхитительнейшим местом на земле!

Назавтра он явился на Атерро еще раньше; и, едва сделав несколько шагов, увидел ее снова. Но она была не одна: ее сопровождал муж, превосходно одетый, весьма элегантный — в кашемировой светлой визитке и черном атласном галстуке, заколотом бриллиантовой булавкой в виде подковы; флегматичный и томный, он курил, держа собачку под мышкой. Проходя мимо Карлоса, он бросил на него удивленный взгляд, словно среди дикарей ему встретилось цивилизованное существо, и что-то сказал вполголоса жене.

И вновь ее глубокие, задумчивые глаза обратились на Карлоса; но на сей раз она не показалась ему такой ослепительно прекрасной; на ней было другое платье, более нарядное, из ткани двух тонов — свинцово-серого и кремового, — и шляпа с большими, по английской моде, полями, украшенная чем-то красным — не то цветком, не то пером. Нынче она не предстала перед ним богиней, которая спустилась с золотых клубившихся над морем облаков: просто хорошенькая иностранка возвращалась в свой отель.

Еще три дня подряд Карлос прогуливался по Атерро, но больше ее не видел; и наконец устыдился и почувствовал себя униженным оттого, что им овладело романтическое любопытство, заставившее его потерянным псом метаться по Атерро, Рампа-де-Сантос и набережной Содре, выслеживая черные глаза и белокурые волосы иностранки, которая в Лиссабоне проездом и однажды утром покинет столицу на пароходе «Роял Мейл»…

И подумать только: всю эту неделю его работа пролежала нетронутой на столе! И все эти дни, перед тем как выйти из дома, он не отрывался от зеркала, подбирая галстук! Ах! Что он за никчемная, никчемная натура…

В конце той же недели Карлос, собираясь уходить из своего врачебного кабинета, уже надевал перчатки, когда слуга, отдернув портьеру, прошептал в каком-то смятении:

— К вам дама!

В кабинет вошел очень бледный, с золотыми локонами мальчик, одетый в черный бархатный костюмчик. Следом за ним — дама, вся в черном; лицо ее было скрыто длинной и плотной, словно маска, вуалью.

— Вероятно, мы опоздали, — заговорила она, останавливаясь в нерешительности у дверей. — Сеньор Карлос да Майа уходит…

Карлос узнал графиню Гувариньо.