Семен Дежнев — первопроходец

Николай предупредил дочь, чтобы та была настороже, дверь незнакомым людям на стук не открывала. Чиргун свою угрозу не выполнил, должно быть, не хватило смелости. А Анастасия вскоре после этого серьёзно заболела и тихо угасла. Любим к тому времени был совсем ещё мальчиком. Его взял на воспитание дядя Вавила, брат покойной матери. Любим быстро возмужал, вытянулся, раздался в плечах. Став восемнадцатилетним парнем, сам напросился, чтоб поверстали его в казаки.

Семён Иванович заказал поминальный молебен по Анастасии, сходил в сопровождении доброй Степаниды на кладбище, на могилу жены. Искренно прослезился, хотя и был человеком сдержанным, скупым на слёзы. Над могилой возвышался восьмиконечный крест из лиственничного дерева. Всё свидетельствовало о том, что захоронение посещаемо.

   — Крест Любимушка своими руками сработал и поставил, — пояснила Степанида.

   — Это хорошо. Значит, чтит матушку, — отозвался Дежнёв.

   — Золотые руки у Любимушки. Великий умелец резать по дереву.

   — Кто прибирает могилу? — спросил Дежнёв Степаниду.

   — Он же, сынок ейный. Любил он мать.

Моржовую кость Семён Иванович сдал в съезжую избу. Приказные мужики с восхищением причмокивали языками, взвешивая клыки. Вот это да — сто пятьдесят восемь пудов. Огромное богатство! Часть этой казны принадлежала лично Семёну Ивановичу, остальное было долей Артемия Солдатко и других его товарищей.

Кость была оценена в огромную сумму. Дежнёв подумал, что вот и он стал богатым человеком. Наконец-то! Но вмиг наступило горькое разочарование. Вместо денег подьячий протянул ему расписку.

   — А почему не деньги? — возмущённо спросил Дежнёв.

   — Мы люди маленькие. Что можем поделать? — виновато ответил подьячий. — Нет такой огромной суммы в казне воеводства. Велено рассчитываться с тобой за «рыбий зуб» распиской.

   — При случае получишь по сей расписке полный расчёт, — сказал другой подьячий.

   — Когда это будет? Когда Богу душу отдам! — резко промолвил Дежнёв, проклиная в душе всю чиновную братию. Подьячие ничего не ответили ему, а лишь виновато переглянулись.

   — Бумажку-то храни, Семейка, — предупредил первый подьячий. — По сей бумажке сможешь востребовать причитающуюся тебе сумму аж в самом Сибирском приказе.

Это походило на злое издевательство. Сибирский приказ находился в далёкой Москве, столице российской. За тысячи и тысячи вёрст. От Лены до Москвы не доедешь и за год. Дежнёв заскрипел от досады зубами, проклиная в душе на чём свет стоит воеводу и его подьячих. Но расписку всё-таки взял, бережно сложил вчетверо и спрятал в карман. А чем чёрт не шутит... А вдруг пригодится ему когда-нибудь эта бумажка. Быть может, и он доберётся когда-нибудь до Первопрестольной и востребует долг. Такая сцена произошла в съезжей избе поздней осенью 1662 года.

Напоследок старший подьячий предупредил Дежнёва:

   — Из города не отлучайся. Сообщи нам, где тебя в случае какой нужды искать. Может, сам воевода захочет самолично встретиться с тобой, порасспросить о дальних землях. Ты хоть знаешь, кто такой наш нынешний воевода?

   — Откуда мне знать.

   — Иван Большой Голенищев-Кутузов, чтоб ты знал. Запомни.

Точно такое же предупреждение получил и Иван Ерастов.

В ожидании приглашения к воеводе Семён Иванович поселился у якута Вавилы, брата жены. Ему отвели угол в просторной горнице за занавеской. Присматриваясь к жизни города, Дежнёв видел, что многие его жители обзаводились хозяйством, разводили скот, даже пытались выращивать овощи. Несмотря на короткое лето и топкий слой почвы, покрывающий вечную мерзлоту, на средней Лене удавалось выращивать капусту, брюкву, репу. Семён Иванович видел рядом с домом Вавилы грядки, на которых росли эти овощи.

   — Кто научил разводить? — спросил он Вавилу.

   — Да у многих русских учился огородничать. А больше всего у Степаниды. У неё душа добрая.

   — И многие якуты разводят овощи?

   — Нет, пока не многие. Вот отца и братьев учу опыту.