Семена огня

— Помянем, — задумчиво кивнул отец-настоятель, отпивая из своего кубка, — всех, поименно. — Он сделал еще несколько больших глотков, смерил понимающим взглядом бесконечное пространство внутри себя и добавил. — За Дух! — Аббат допил вино и со стуком поставил опустевшую емкость на табурет.

— Истинно глаголешь! — со знанием дела согласился Лис, вновь наполняя кубки. — Но тосты совмещать не надо. Ладно, за Дух выпили. Теперь уж, как ни крути, след помянуть добрым возлиянием и вознесением благодарственных речей Отца Небесного и Сына Его, нашего Спасителя! Как же иначе?! Полагаю, и всей монастырской братии следует восславить этим малым воздаянием Святую Троицу, а вслед за тем и блаженных страстотерпцев, принявших муку мученическую во славу Божию.

— Во славу Божию! — согласился отец-настоятель, не так давно неосторожно зашедший справиться о здоровье гостя. Монастырское вино хлынуло ему в глотку, он поставил опустевший кубок и попытался сфокусировать взгляд на Лисе. — А не осталось ли у тебя, сын мой, пары глоточков в той, — он сделал попытку ясней сформулировать мысль, старательно помогая непослушным словам жестами рук, — твоей фляге?

— В той — нет. Всему на свете приходит конец, — сокрушенно покачал головой Сергей. — Но у меня есть другая. Желаете отведать?

— Быть по сему, — энергично мотнул головой святоша, чуть не валясь при этом на пол. — Ибо любой, вкусив ее хоть раз, в здравом разумении подтвердит, что сия злая вода, по сути, не чревоугодие, но лишь умерщвление плоти!

— Мудрые слова! Как я раньше об этом не подумал?! — почтительно глядя на собутыльника, восхитился Лис. — Особенно — печени. Непрерывное умерщвление.

— Верно, — поддержал его аббат, вдруг осознавая, что ангелы небесные уставились на него все разом и смотрят с нескрываемой завистью. — Так мы ж никуда и не торопимся. За ангельский чин!

— Поддерживаю! И их сонмы!

— В общем, Женя, не парься. Особенно в сауне с Пипином. Делай свое дело, и можешь не сомневаться: когда Фрейднур примчит сюда резвым галопом, связать два слова на латыни в монастыре смогу только я. А уж я-то их свяжу, Цицерон — и тот бы не сдержал слез.

— Тогда я призову писаря, — изучающее глядя на девушку, предложил майордом.

— Нет, нет, что ты! — Евгения испуганно оглянулась. — Никто, кроме нас с тобой, не должен знать о письме. Ведь если оно попадет в чужие руки или, не дай бог, Брунгильда узнает о наших планах…

При упоминании сестры лицо майордома помрачнело.

— Да, ты права, пожалуй, я напишу его сам и повелю, как только прочтут, уничтожить.

— Разумная предосторожность, — согласилась девушка. — Тогда мы поступим хитрее. Пусть в послании будет написано так: «Самое главное предъявитель сего поведает вам на словах. Едва же узнав о том, вам надлежит сопровождать известную вам персону вплоть до получения иного приказа».

Если мы скажем Фрейднуру то немногое, что можно доверить без страха оглашения, а вторую часть напишем в письме, то любая часть известия сама по себе перестанет быть опасной. Мало ли, кому и какие распоряжения ты даешь.

— Это верно, — не спуская внимательных глаз с Женечки, согласился Пипин. — Чем больше узнаю тебя, тем больше вижу — близок тот день, когда ты станешь настоящей повелительницей.

Евгения опустила веки, давая возможность собеседнику восхититься длиной ее ресниц и недвусмысленно показывая, что ей приятен комплимент и понятна недосказанная его часть.

Гизелла была не в силах остановиться. Она сидела в траве, крепко прижав к себе сына, и рыдала. Юный Дагоберт, как мог, утешал мать, но безуспешно. Слезы иногда сменялись нервным смехом, а тот новыми слезами.

— Ты не знаешь, как остановить это светопреставление? — бессильно и сконфуженно глядя на венценосную особу, спросил Карел. — Ишь, как страдает, бедняга!

— Кажется, надо оплеух надавать, — неуверенно предложил Бастиан.

— Да неудобно как-то, — славный воин поглядел на молодую женщину, затем на свою мощную ладонь, привыкшую к рукояти меча и тяжелой секире. — Да и, того, зашибить могу.

— Никто не смеет бить мою мать! — гневно выпрямился Дагоберт.

— Не-не-не, — нурсийский наследник невольно отступил под напором малолетнего защитника. — Это так, к слову пришлось.

— И говорить о ней дурно тоже никто не смеет!

— О, вспомнил! — Бастиан хлопнул себя по лбу. — Надо окатить холодной водой. Я сейчас принесу.

Он схватил валявшееся неподалеку ведро и помчался к реке.

— Это ж только на пользу, — неуверенно пояснил богемец. Отчего-то он чувствовал странную робость перед этим мальчишкой, точно ночью стащил его конфеты и теперь хищение неожиданно вскрылось. — А ты вот сейчас с волками, как это сделал?

Мальчишка дернул плечом.

— Тот, кто рожден повелевать — повелевает.

— А, — огорчился Карел, — в этом смысле…